Коэффициент преобразования электрической энергии в тепловую у ВТГ первого поколения был не менее 1,2 (то есть КПЕ не менее 120%), что на 40-80% превышало КПЕ существовавших в то время систем отопления. Так, парогазовые турбины фирмы "Сименс" имеют эффективность около 58%.

Пару лет назад мне позвонил президент Болгарской академии наук и попросил помощи. Дело в том, что в Болгарии объявилась странная фирма во главе с академиком Национальной академии наук Украины Сорочинским, предложившая потребителям вихревые водяные генераторы с коэффициентом полезного действия (КПД) около 150%. И у одного из членов болгарского правительства даже возникла идея перевода тепловой энергетики Болгарии на новый принцип. Усилия тамошней академии наук, как и инженеров, доказывавших, что чудес не бывает, ни к чему не привели: власти склонялись к новой энергетике. Однако наша комиссия смогла выяснить, что академика с такой фамилией на Украине нет, о чем я и сообщил болгарским коллегам в открытой печати. И сразу же проект группы «академика Сорочинского» был отклонен. Зато в России объявился собственный «академик» – Юрий Потапов, заявивший, что это, оказывается, именно он изобрел вихревой теплогенератор с КПД больше 100%. Устроен генератор Потапова проще некуда: это замкнутая в прямоугольный контур труба с насосом, гоняющим воду по этому контуру. Кроме того, в трубе располагается крыльчатка-«улитка», закручивающая воду поперек основному направлению движения. Через некоторое время после включения генератора каждый может убедиться, что контур становится горячим. Это и не удивительно: ведь вода трется о стенки и разогревает металл. Но энтузиасты «вечных двигателей» утверждают, что дополнительная энергия берется через торсионное поле из физического вакуума или за счет «холодного вакуумного синтеза». Есть и более вычурные объяснения… Квалифицированные измерения КПД вихревых теплогенераторов дают, увы, всего 83–85%.

Дело в том, что мы часто рассматриваем историю с позиций гуманизма, прогресса, чего у самих греков не было ...

Вот я сказал: цивилизации приходят и уходят – и это не поразило бы греков. Естественно, раз среди них были философы, которые считали, что гибель всего неминуема. Просто потому, что космос так устроен, в космосе есть циклы, и сообразно этим циклам миры вспыхивают и сгорают – сменяются. Есть неминуемое после рождения и расцвета – вырождение, причем не по биологическим каким-то законам, а по свойствам самого человеческого общества и человеческой натуры. У греков вовсе не было сознания некоего гарантированного исторического будущего. Гарантированное будущее полностью противоречило бы греческим концепциям, которые, повторяю, и у Гераклита, и у стоиков были не циклическими, в современном понимании этого слова, а предполагали космическую смену того, что сейчас есть конкретно. Полную смену. И если бы мы какому-нибудь стоику сказали тогда: что же это вы наделали, ведь выходит, что то дело, которое вы делали, провалилось, то он наверняка просто пожал бы плечами, так как для него эти слова – не аргумент.

Конечно, рабство было странным институтом. Но оно во многом было ритуальным, а не каким-нибудь чисто экономическим институтом. Скорее уж символическим институтом, хотя бы в том смысле, что для греков оно проводило границу между готовностью человека в любой момент положить жизнь за свое достоинство и отсутствием этого, но тогда человек – раб. Как говорил Гераклит, война проводит границу между свободными и рабами [1]. А мир есть постоянная война. То есть, даже в пустяках существует постоянное решение вопроса – готов ли я умереть за свою свободу, и тогда я, может быть, буду свободным, или не готов, и тогда я – раб. Это очень простая вещь и заметна даже в любой уличной драке или по тому, что происходило в концентрационных лагерях, где политические заключенные или духовные люди сталкивались с уголовниками. Уголовники отступали только в одном случае: когда они чувствовали, что из-за пустяка человек был готов положить жизнь. Это всегда чувствуется. А положить жизнь действительно трудно, потому что вроде бы речь идет о пустяке: ну дали тебе пощечину или еще что-нибудь сделали. Какое, кажется, это имеет значение по сравнению с той книгой, которую ты можешь написать, или с теми качествами, которые непременно проявятся завтра или послезавтра. Но ведь нужно, чтобы эти "завтра" или "послезавтра" у тебя были. А вот если чувствуется, что ты выкладываешься на всю катушку, то это – работает. И греки обладали этим ощущением в высшей степени. Посмотрите, какая у них была жизнь – полная превратностей. Ведь они основывали свои так называемые колонии черт знает где и – на чем? – на соплях. Максимум тысяча (пятьсот) человек живут где-нибудь, окруженные совершенно чужим морем, которое в любую минуту может их снести. Но нет, они упорно расселялись по миру, не ассимилируя нигде, строили свои колонии, и жизнь их, конечно, все время висела на волоске. Но вот у них возникла какая-то "гражданственность" – у римлян это так и будет называться: "цивитас" – какой-то способ социальной спайки и объединения, который представляет собой уникальный феномен греческого полиса, который исчез, очевидно, когда исчезла вот эта "духарская выкладка": не откладывать дела на завтра, потому что не имеют никакого значения любые сокровища, которые я из себя могу извлечь, если останусь живым.

То есть, здесь у греков выступает одна очень забавная идея – как бы отрицание морали или чувства доблести. Отрицание ухода во внутренний мир как в некую самоценную доблесть, которая будто бы внутри себя "выше" злых. Нет, греческое сознание не допускает этого. Если ты выше, так не дай себя обидеть.

Вот поэтому я и говорил в начале этого пассажа о многоголосой борьбе греков с хаосом, который их, кстати говоря, и поглотил. То есть, их захлестнуло варварское окружение, инерция, натуральная инерция истории, крупные азиатские империи. Они заглотили греков. То есть, история в норме есть Азия, а в аномалии, в мутации, иногда – греки, иногда – Возрождение.