Александр Морозов
23 мин. · отредактировано ·
Ходорковский смотрит куда-то вверх и вбок. Иногда просто замирает на 30 секунд без движения. У него короткое выступление в начале, в котором прямо сказано, что он начинает создавать коалицию под парламентские выборы 2016, утверждает, что "мы должны повлиять на выборы". Далее ролик Алексашенко: употребляет восемь раз слово "персоналистский режим" (оно мне тоже нравится), предлагает начать выработку документа типа "пакта монклоа". говорит о том, что рассчитывать на многое не приходится, но "без нас не может быть пост-путинской коалиции" (т.е. напористо говорит). Далее: Федор Крашенников. Говорит, что надо "не поспешать", "работать с обществом" (т.е. скептически)... 1200 зрителей через 5 минут после открытия. 13.24 - Дмитрий Гудков включается из Нижнего Новгорода ("Россия стала другой страной, чем была даже год назад")...

Александр Морозов
11 мин. ·
Дм.Гудков как-то с трудом выгреб из полной безнадежности - к необходимости все-таки как-то участвовать в этих fucking elections в 2017 году. Из Ярославля говорит какой-то парень "без ясной идеи". После четырех выступившихся Наташа Геворкян спрашивает Ходорковского: относительно темы "пессимизма" и "оптимизма". Он в ответ излагает мысль о том, что даже если победить на выборах нельзя, но надо участвовать (т.е. он пока не говорит ничего нового, кроме "стратегии Навального-2011"). Все это несколько неожиданно! Признаться, я ожидал, что заявка Ходорковского будет не "политическая", а "культурная". Но здесь прямо ставится вопрос о "постпутинской повестке" - причем через выборы 2016-17 гг.

Александр Морозов
3 мин. ·
13.40. Ходорковский третий раз говорит о намерении участвовать в выборах 2016-2017 гг. Таким образом, создается "партия".
13.40. - Геворкян переходит к теме "свободных выборов", вызывает Володю Кара-Мурзу из Москвы. Кара-Мурза кричит как с передовой: "Москва на проводе!". Кара-Мурза "хотел бы прибавить оптимизма". Цитирует Вл.Соловьева, ссылается на земское движение, на дореволюционные традиции Думы, обосновывает "европейскость" русских. В нашем обществе даже сегодня сохраняются "ростки гражданского общества", - говорит он.
13.45 - Геворкян говорит: "а сейчас мы поедем в Барнаул". Включение из Барнаула.

Александр Морозов
30 мин. ·
13.53. Включение из Воронежа. (не удалось, срыв связи). А, нет, удалось. Воронеж говорит о том, что у Чаушеску был 90% рейтинг за месяц до его расстрела. И рассчитывает на то, что надо установить "свою систему ценностей", альтернативную "властной". Говорит о том, что не надо грустить о том, что 84% поддерживают властную систему ценностей, надо опереться на 16%.

Александр Морозов
35 мин. ·
13.50. включают ролик Саши Архангельского. Архангельский - молодец! Во-первых, он понимает, что смотреть надо в маленькую черную точку над экраном монитора, т.е. на зрителей. А не как Алексашенко - в потолок. Во-вторых, у него гораздо лучше разрешение!! В-третьих, у него благородный задник в виде большой домашней библиотеки. Короче, у Саши дома хорошее оборудования для видеозаписи. "Надо возвращать общееропейскую интеллектуальную солидарность", - говорит он (среди прочего).

Александр Морозов
10 мин. ·
14.12. - Гуриев закончил. В целом он дал понять, что не против создания "европейской партии", которая будет объединять людей от Парижа до Барнаула.
14.14. - Кирилл Гончаров (московское молодежно Яблоко). Во-первых, он постригся (в связи с выборами в Мосгордуму), во-вторых, в целом на него участие в избирательной кампаниипо действовало позитивно, он стал ходить в костюме, при галстуке. Огорчается, что журналисты и блогеры уделяли мало внимания выборам в Мосгордуму. А некоторые (как я, кстати) формировали даже и "негативное отношение". Сам он, оказывается, пришел вторым и поэтому теперь можно говорить: "если раньше оппозиция редко-редко проходила 5%-барьер, то теперь не редкость, когда оппозиция занимает второе место!" (собственно, это и говорились).

Александр Морозов
4 мин. ·
14.22. - Гуриев говорит, что все-таки "через два-три года в бюджете кончатся деньги" (в контексте санкций).
не быстро... да... Геворкян спрашивает и Ходорковского и смысле санкций. Правильно говорит о том, что политически санкции привели к консолидации верхушки (да и населения) вокруг Путина.

У нас на дворе год-рентген.

У нас на дворе расцвел огненный куст: год-апокалипсис.

Мы все упивались поэмой «Москва — Петушки». Нам нравилось пьяное быдло. Нам они казались святыми. Мы считали себя ниже них. Настало время этих святых.

По ком звонит колокол? По ком воет волком русская интеллигенция?

Мы опустились на дно. Оглянулись! Cоседи, родненькие, плывите к нам! Давайте жить вместе! Ну, чего вы, суки, не плывете к нам на дно?

Это можно считать рекордом Гиннесса. Даже для русской истории, знакомой с разными поворотами, трудно вообразить нечто похожее. Мы чемпионы! Жить в такую пору! Этим можно гордиться.

Коленца русской истории. Мог ли я представить себе в 1979 году, делая «Метрополь», что будет война Москва — Киев?

Спасибо власти!

Спасибо народу!

Взявшись за руки, они организовали невиданную вещь.

Опережая Оруэлла
Из старых заметок)
28 января 1936 года в «Правде» была опубликована знаменитая редакционная статья «Сумбур вместо музыки».
В которой бывший крупный советский композитор Шостакович объявлялся презренным штукарем-формалистом.

Чуть менее чем через два месяца, 20 марта, в «Литературной газете» появляется статья Юрия Олеши «Великое народное искусство» (точнее, запись «речи тов. Олеши», откуда некоторая разговорность стиля). Она стоит длинной цитаты и внимательного чтения.

Итак:

***

«Когда я писал какую-нибудь новую вещь, мне среди прочего было также очень важно, что скажет о моей новой вещи Шостакович, и когда появлялись новые вещи Шостаковича, я всегда восторженно хвалил их.

И вдруг я читаю в газете «Правда», что опера Шостаковича есть «Сумбур вместо музыки».
Это сказала «Правда». Как же мне быть с моим отношением к Шостаковичу?

Статья, помещенная в «Правде», носит характер принципиальный, это мнение коллективное, значит: либо я ошибаюсь, либо ошибается «Правда». Легче всего было бы сказать себе: я не ошибаюсь, и отвергнуть для самого себя, внутри, мнение «Правды».

К чему бы это привело?
К очень тяжелым психологическим последствиям.

У нас, товарищи, весь рисунок общественной жизни чрезвычайно сцеплен.
У нас нет в жизни и деятельности государства самостоятельно растущих и развивающихся линий. Все части рисунка сцеплены, зависят друг от друга и подчинены одной линии. Эта линия есть забота и неусыпная, страстная мысль о пользе народа, о том, чтобы народу было хорошо. Если я не соглашусь с этой линией в каком-либо отрезке, то весь сложный рисунок жизни, о котором я думаю и пишу, для меня лично рухнет: мне должно перестать нравиться многое, что кажется мне таким обаятельным…

Если я не соглашусь со статьями «Правды» об искусстве, то я не имею права получать патриотическое удовольствие от восприятия этих превосходных вещей – от восприятия этого аромата новизны, победоносности, удачи, который мне так нравится и который говорит о том, что уже есть большой стиль советской жизни, стиль великой державы.
И поэтому я соглашаюсь и говорю, что на этом отрезке, на отрезке искусства, партия, как и во всем, права. И с этих позиций я начинаю думать о музыке Шостаковича...

Я вспоминаю: в некоторых местах она всегда казалась мне какой-то пренебрежительной.
К кому пренебрежительной? Ко мне. Это пренебрежительность к «черни»… Я выпрашиваю у Шостаковича мелодию, он ломает ее в угоду неизвестно чему, и это меня принижает».

***

Итак.

Олеша любит Шостаковича и восхищается им, но партия не любит Шостаковича, и Олеша не любит Шостаковича и возмущается его творчеством.

Мы впереди планеты всей.
Роман Джорджа Оруэлла со знаменитым «двоемыслием» появился на тринадцать лет позже – в 1949 году.

Но советская действительность еще раз накрутила хвост Оруэллу.
В 1939 году – всего-то через три года после разгрома в «Правде» и предательства Олеши – Шостакович получил должность профессора Ленинградской консерватории. В СССР, как удачно выразился товарищ Олеша, «весь рисунок общественной жизни чрезвычайно сцеплен». Профессура в консерватории могла означать только одно: Шостакович снова стал крупным советским композитором. Раз ему доверили воспитание музыкальной смены. А в 1941 году он получает - в числе первых лауреатов - Сталинскую премию. Потом была Ленинградская симфония. И музыка к фильму «Падение Берлина». И еще много чего нетленного и классического.

Попробовал бы кто сказать, что Шостакович кого-то там «принижает».
Или ломает мелодию «в угоду неизвестно чему». Ему сразу бы сломали известно что. И известно за что – за клевету на советское искусство.

Помните: «Мы всегда воевали с подлой Евразией в союзе с доблестной Истазией, которая наш исконный злейший враг, а Евразия была и остается нашим верным союзником».

Или - «был и остается лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи» - посмертно, после многих лет непризнания и травли.

Но что оставалось делать замечательному писателю Олеше?
Наверное, он мог выступить в «Литературной Газете» со статьей примерно такого содержания:

«Я не любил Шостаковича, возмущался его творчеством, но теперь партия назвала его выдающимся советским композитором, а поскольку весь общественный рисунок у нас чрезвычайно сцеплен, я не могу упорствовать в своей неприязни к Шостаковичу, потому что это лишит меня патриотического удовольствия от такого произведения большого стиля великой державы, как фильм «Падение Берлина»/

Тоже неплохо.

Но Олеша предпочел провести остаток жизни за столиком кафе «Националь» в обнимку с бутылкой коньяка.

Что характеризует его лучше многих.
Но - ненамного.

Простейший способ выкручивания рук.
Там было сложнее с Олешей. То есть гораздо проще. У этой подлой статьи подзаголовок: «Речь тов. Олеши».

Представим себе: встреча писателей с читателями во дворце культуры. Ведущий тов. Фадеев говорит:
- Тут пришла записка: в "Правде" критикуют Шостаковича, что про это скажут писатели? Вот товарищ Олеша ответит. Юрий Карлович, пожалуйста.

Трибуна, графин, зал.
Две стенографистки в тебя впились ушами. Двести человек студентов в тебя впились глазами. Перед тобой трехметровый портрет Сталина. За тобой тов. Фадеев. В дверях бритоголовые мужчины в портупеях. Тоже пришли послушать писателей.

Что тут скажешь?

- Шостакович гений, Сталин палач, а я дурак, что вовремя не удрал. А из вас, товарищи студенты, две трети пересажают. А вас, товарищи чекисты, да, вот вы, которые в дверях - вас тоже арестуют и многих расстреляют. А ты, Фадеев, всех переживешь, но застрелишься от собственной подлости! Ну вас к черту!

Попить водички и уйти, гулко шагая через весь зал.

Ага, конечно.

Вышел.
Откашлялся, попил водички. Помолчал.

И сказал:

- Когда я писал какую-нибудь новую вещь, мне среди прочего было также очень важно, что скажет о моей новой вещи Шостакович, и когда появлялись новые вещи Шостаковича, я всегда восторженно хвалил их. И вдруг я читаю в газете "Правда", что опера Шостаковича есть сумбур вместо музыки. Это сказала "Правда". Как же мне быть с моим отношением к Шостаковичу?..

Вот примерно так.

Человек слаб, человеку выкрутили руки.
Человек увлекся, и потерял ориентацию в моральном пространстве. Бывает, бывает, увы.

Но только не надо вычитывать в словах Олеши какой-то скрытый сарказм, тайную иронию, эзопов язык и прочее.

Потому что тогда можно и речи тов. Вышинского оценить как сарказм и тайный знак.
Ну сами судите: в своих обвинительных речах он говорит, что Бухарин и Зиновьев по ночам проникали в рабочие столовые и вставляли иголки в макароны.

Можно воскликнуть: ну неужели непонятно - это же отчаянный призыв к разуму сограждан!
"Люди! Разве вы не видите, что все эти судебные процессы - полный бред? Когда же вы, наконец, восстанете против этого параноика?!".

Но это всё не так.

И Вышинский, и Олеша сказали то, что они в тот момент хотели сказать.

Что же касается Олеши - то он, как и большинство людей с совестью, пытался совместить внутреннюю убежденность с искренней верой в то, что новый мир призван заменить старый, негодный.

чуять
чувствовать, слышать, слыхать