Надобно годить

Надежды на реформы сверху — любимая иллюзия российских либералов

http://www.novayagazeta.ru/data/2009/005/15.html

...................Однажды приходит ко мне Алексей Степанович Молчалин и говорит:
...................— Нужно, голубчик, погодить!
...................Разумеется, я удивился. С тех пор, как я себя помню, я только и делаю, что гожу.
...................Вся моя молодость, вся жизнь исчерпывается этим словом, и вот выискивается же человек,
...................который приходит к заключению, что мне и за всем тем необходимо умерить свой пыл».
...................М.Е. Салтыков-Щедрин. Современная идиллия. 18771.

Неискоренимая убежденность российских либералов в том, что реальные подвижки в сторону свободы и демократии в стране могут произойти лишь в результате осознания их необходимости властью, относится к числу самых устойчивых и поразительных феноменов российского сознания.

Эту убежденность не смог поколебать ни совершенно однозначный, казалось бы, опыт последовательного уничтожения властью политической демократии и гражданских свобод в 2000-е годы, ни процесс приватизации российского государства узкой группой лиц, в руках которых наряду с властными рычагами сосредоточен контроль над наиболее прибыльными экономическими активами. Напротив, назначение зиц-президента Медведева, явившееся кульминацией этого процесса, вызвало очередной всплеск ожиданий демократических перемен сверху. «Весной у нас были надежды на то, что мы вступаем в новый этап. Мы надеялись на своего рода демократический переход», — резюмирует эти ожидания Евгений Гонтмахер, член правления Института современного развития. По его словам, он и другие думали, что Медведев стремится создать базу политической поддержки для такого перехода и что Путин остался премьер-министром для того, чтобы помочь ему в этом2. Несколько поблекнув и даже увянув после войны с Грузией в августе, надежды на демократическую трансформацию сверху вновь возродились в условиях финансового и экономического кризиса конца года.

Что заставляет российских либералов с таким постоянством вновь и вновь обращать свои взгляды наверх? С одной стороны, это потребности модернизации экономики: «При планировании стратегии долгосрочного социально-экономического развития необходимо в качестве непременного параметра закладывать управляемую и направляемую государством (подчеркнуто авторами. — Т.В.) постепенную либерализацию общественно-политической жизни, развитие политического плюрализма и цивилизованных форм участия граждан в политической жизни страны. Этого требуют как долгосрочные экономические цели (развитие инновационной экономики), так и задачи сохранения политической стабильности (создание рамочных условий для разрешения возникающих напряжений и конфликтов)»3. С другой стороны, это исторический опыт: «Все переходы от самодержавия, тоталитаризма и авторитаризма начинались тогда, когда обозначался (и реализовывался в практических действиях) раскол в элитах»4. С третьей — это чувство безысходности и отсутствие приемлемой альтернативы: «Все ультрасвободолюбивые «Пусть сильнее грянет буря…» и «В наше время надо кастетом кроиться миру в череп» вызывают рвотный рефлекс сугубо по ассоциативно-метафорическому ряду. Видали мы и кастет в раскроенном черепе, и бурю тоже. Ничего интересного. Надо научиться ценить опыт горького похмельного осадка. В конце концов, тоже часть жизни. Никогда столкновение лоб в лоб упертой власти и пламенных революционеров не приносило пользы ни лбам, ни государству, ни экономике, ни культуре. Сдерживайтесь, господа»5. Иного не дано: «Политическая практика, основанная на нонконформизме, всегда чревата болезненной возгонкой «косных народных масс» через тернии к звездам»6.

Именно в этом, в страхе перед косными народными массами и их темными инстинктами, и коренится общий знаменатель позиции «Надобно годить!», все больше овладевающей — в условиях кризиса — умами масс просвещенно-либеральных. Этот страх возник не на пустом месте, в нем в концентрированном виде выразился исторический опыт и, в частности, опыт революционного цикла 1905—1921 гг., когда, по общему мнению, именно разгул народной стихии, бунт, «бессмысленный и беспощадный», привел Россию к катастрофе, большевистской диктатуре и сталинскому тупику. «В споре П. Милюкова с В. Маклаковым, отразившем раздвоенность стратегии главной либеральной силы России — кадетской партии, прав был Маклаков, ориентировавший своих товарищей на поиск партнеров в расколотой власти, на сотрудничество с ними, а не на выдвижение популярных, приносивших голоса на выборах требований, с которыми кадеты все равно не могли угнаться за своими партнерами слева. Игра была проиграна до 1917 г. Русские либералы не усвоили то, что им объяснили в 1909 г. авторы «Вех» (выделено автором. — Т.В.)7. Похоже, однако, что ХХ век не прошел в этом смысле даром: российские либералы, ранее именовавшиеся интеллигенцией, наконец постигли главное завещание М.О. Гершензона: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной»8.

Было бы нечестно отрицать серьезность оснований, стоящих за подобными выводами. Стоит, однако, заметить, что это не единственно возможная и отнюдь не бесспорная интерпретация опыта русской революции. Массы остаются косными, становятся легкой добычей демагогов и авторитарных вождей в тех случаях, когда им не предлагаются иные альтернативы, учитывающие их реальные интересы, и когда не существует иных путей отстаивания этих интересов, кроме бунта.

Более того, внимательный анализ событий революции и Гражданской войны показывает, что вовсе не из народного движения вырос большевизм. Напротив, с 1918 по 1921 гг. война большевиков с народом в лице крестьянских движений была не менее, если не более ожесточенной и бескомпромиссной, чем война с белыми сторонниками старого порядка. В этой войне с народом значительная часть русской интеллигенции, как гражданской, так и военной, оказалась на стороне большевиков9. И чем дальше, тем больше страх перед народной стихией, тоска по порядку и усталость от свободы загоняли интеллигенцию в привычное стойло подчинения власти, как бы она себя ни называла. «Мандельштам заметил, — пишет о настроениях 1922 г. Надежда Мандельштам, — что у всех возникла новая нота: люди мечтали о железном порядке, чтобы отдохнуть и переварить опыт разрухи. Жажда сильной власти обуяла все слои нашей страны. Говорить, что пора обуздать народ, еще стеснялись, но это желание проступало в каждом высказывании. Проскальзывала формула: «Пора без дураков…»10. Завет Гершензона был в целом выполнен, хотя поздно и весьма парадоксальным образом. Поэтому не следует, наверное, валить с больной головы на здоровую, обвиняя косный народ во всех бедах российской истории ХХ века. «Удивительно, — пишет Василий Голованов в блестящей книге, посвященной махновскому движению, — что «просвещенная» интеллигенция все-таки легче приняла большевизм, чем «темное» крестьянство. Впрочем, если поразмыслить, удивительного тут ничего нет: интеллигенция более всех других классов зависит от власти, крестьянство же наиболее независимо от нее. Поэтому оно дольше всего и сопротивлялось ей: дико, слепо, жестоко»11.

В войне большевиков с народом были уничтожены все, в том числе порожденные революцией, ростки самоорганизации в обществе — от крестьянских советов и рабочих профсоюзов до кооперативного и краеведческого движения. Подавление самоорганизации, самоуправления на протяжении всего XX века блокировало механизмы спонтанной, собственно социальной, отличной от государственной интеграции общества. Однако полностью искоренить способность и стремление к самоорганизации, окончательно превратить общество в аморфную массу неспособных к коллективному действию индивидов все-таки не удалось. Дважды за последние 20 лет мы были свидетелями того, как люди начинали объединяться, отстаивая свои интересы, права и достоинство. В первый раз это произошло в перестроечные годы, во второй происходит на наших глазах. Массовые протесты против монетизации льгот в 2005 году, многочисленные движения в защиту жилищных прав и городской экологической среды, новые профсоюзы и забастовки, сопротивление милицейскому произволу и самые последние выступления против повышения пошлин на импортные автомобили представляют собой элементы, хотя слабые и разрозненные, гражданского общества снизу. Только так, в борьбе за частные, узкокорыстные интересы могут возникнуть социальные институты, способные структурировать аморфную ткань российского общества и тем самым стать опорой для становления представительной демократии в России.

Именно этим путем осуществлялся успешный переход к демократии в последней четверти ХХ века в таких разных странах, как Испания, Бразилия и Польша. Основной смысл позитивного опыта этих стран заключается в том, что политическая демократия обретает устойчивость только тогда, когда она опирается на демократизацию социальных отношений, когда демократические каналы становятся эффективным средством защиты интересов всех, а не только привилегированных, высших и средних слоев общества. Понимание этого демократическими силами, их сотрудничество с социальными движениями и опора на них позволили осуществить в этих странах мирный, некатастрофический и вместе с тем необратимый демонтаж авторитарных режимов. При этом Испания и Бразилия являются классическими примерами либерализации «сверху», основанной на так называемом пакте элит. Российским сторонникам такого «пактированного» перехода хорошо бы присмотреться к нему повнимательнее и понять, что давало переговорную силу демократической части этого пакта. В обоих случаях ее обеспечивало наличие мощного независимого профсоюзного движения. В Испании профсоюзы были непосредственными участниками пакта Монклоа, в Бразилии новое профсоюзное движение, возникшее во второй половине 1970-х годов, стало важнейшей социальной и политической силой, расшатавшей и ослабившей диктатуру.

Кроме того, как показывает опыт и Испании, и Бразилии, необходимость перехода к демократии осознается правящими группами только в том случае, когда их подвигает в этом направлении независимое от власти демократическое движение. В отсутствие такого движения бессмысленно дожидаться «импульса сверху», который положит начало проекту развития демократической модели12. Как это ни тривиально звучит, устойчивость демократического процесса зависит в первую очередь от наличия слоя убежденных демократов (а не только экономических либералов), демократических лидеров, готовых обсуждать с диктатурой лишь способ и время ее ухода от власти. Именно такие люди осуществили консолидацию демократии в Бразилии. Предыдущий президент страны, социолог с мировым именем Фернандо Энрике Кардозо, после военного переворота 1964 г. четыре года провел в вынужденной эмиграции, а вернувшись в 1968 г. в Бразилию, был поражен в политических правах и не допущен к преподаванию в университете Сан-Пауло. Нынешний президент Бразилии Луис Игнасио Лула да Силва, возглавлявший в конце 1970-х годов профсоюз металлистов Сан-Пауло, в 1982 г. оказался политически заключенным. В это время Ф.Э. Кардозо, будучи одним из лидеров демократической оппозиции, считал ее главной задачей развитие профсоюзного движения и сотрудничество с ним13. Несомненно, что и опыт Польши второй половины 1980-х годов подтверждает тот же тезис — необходимость единства низового социального движения («Солидарность») и демократической интеллигенции (КОС-КОР) для разрушения авторитарной системы.

Без этих компонентов, которые, очевидно, отсутствуют в России, дожидаться «импульса сверху» можно до бесконечности. Гораздо хуже и опаснее, однако, другое. «Равнение наверх», ожидание благоприятных перемен сверху и надежды на них лишают общество (да и самих либералов) каких-либо социальных сил и политических мускулов для того, чтобы противостоять опасности разложения и хаоса, неизбежной при очередном крушении власти. В отсутствие демократической альтернативы мы встретим новый раскол верхов с таким же слабым обществом, как это было и в 1917-м, и в 1991-м. И тогда шансы повстречаться наконец с эксцессами «косных народных масс» неизмеримо возрастут.

Впрочем, все может быть. Россия — особая страна, где «все волшебство в мире от начальства происходит. А начальство, доложу вам, это такой предмет: сегодня он даст, а завтра опять обратно возьмет»14.

1 М.Е. Салтыков-Щедрин. История одного города. Современная идиллия. Сказки. М., Современник, 1987. С. 218.
2 Philip P. Pan. In Wake of Georgian War, Russian Media Feel Heat. // The Washington Post,15 September 2008.
3 Демократия: развитие российской модели. Под общей редакцией профессора И.Ю. Юргенса, председателя правления Института современного развития, М., Экон-Информ, 2008. С. 14.
4 В.Л. Шейнис. Выступление на третьих Ходорковских чтениях 24.10.2008 //http://www.khodorkovsky.ru/lecturing/9228.html
5 Дмитрий Орешкин. Итоги года. 2008-й как похмелье. // http://www.ej.ru/?a=note&id=8710
6 Дмитрий Орешкин.  СПС как «да, да, нет, да». // http://www.ej.ru/?a=note&id=8457
7 В.Л. Шейнис. Выступление на третьих Ходорковских чтениях 24.10.2008.
8 М.О. Гершензон. Творческое самосознание. // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., издательство «Правда», 1991, С. 90. В примечаниях ко второму изданию «Вех» Гершензон объясняет: «Должны» в моей фразе значит «обречены»: мы собственными руками, сами не сознавая, соткали эту связь между собой и властью, — в этом и заключается ужас…» (там же).
9 Больше половины офицеров и треть генералов царской армии в Гражданскую войну воевали в Красной армии.
10 Н. Мандельштам. Вторая книга: воспоминания. М., Московский рабочий, 1990. С. 68.
11 Василий Голованов. Нестор Махно. М., Молодая гвардия, 2008. С. 467.
12 Демократия: развитие российской модели. С. 5.
13 Fernando Henrique Cardoso. A arte da poltica: a histria que vivi. Rio de Janeiro: Civilizo brasileira, 2006. P. 80—89.
14 М.Е. Салтыков-Щедрин. Современная идиллия.
С. 319.

Татьяна Ворожейкина
специально для «Новой»

21.01.2009

Отредактировано Неизвращенец (22-01-2009 01:42:56)