Как врать умел Сережка Чудаков!
Как клеил в ВТО и мам, и дочек!
Как разводил богатых мудаков,
Как в Сербского всем голову морочил!

Стал Демосфен ему родным отцом,
Любой кураж Сережке был дозволен-
«Вдову Клико» с соленым огурцом
Спокойно принимал, собой доволен!

Всегда носил под мышкой стопку книг,
Был день любой ему, как вознесенье,
И если проливал за воротник,
То только за грехи, за всепрощенье!

В его друзьях был гений и поэт,
Болван швейцар, шеф-повар из домжура
И кто-то сверху, из номенклатуры…
Все живы, а Сережки больше нет!

Зачем же ты так грустно начудил?!
Великий мозгокрут — чудак Серега!
У нас у всех была своя дорога,
Но ты зачем-то нас опередил!

У Лукоморья новый русский,
Златая цепь на русском том,
Пиджак малиновый, французский,
И телефон мобильный в нем.
А в Мерседесе - телик Сони,
В Фольксвагене-Пассат второй.
Там чудеса: там вор в законе
Живет на воле, как герой.
Там на невиданных тусовках
Следы невиданных зарплат.
Красотка там в одних кроссовках
Свой демонстрирует фасад.
Там стадионы шмоток полны,
Там на заре прихлынут волны
Торговцев темных и лихих,
И взвод омоновцев проворных,
С оружием и в масках черных
Укладывает наземь их.
Там рэкетир, лишенный дани,
Пленяет хитрого дельца;
Там бизнесмен с министром в бане
По воле крестного отца
Доводят сделку до конца.
Путана там подстилкой служит,
А бравый мент бомжа утюжит.
Там киллер, что не лыком шит
Средь бела дня свой суд вершит.
Там склад горит, там взрыв как жахнет!
Там русский дух... там русью пахнет!

Bосьмистишия

        1.

Люблю появление ткани,
Когда после двух или трех,
А то четырех задыханий
Придет выпрямительный вздох -
И дугами парусных гонок
Открытые формы чертя,
Играет пространство спросонок -
Не знавшее люльки дитя.
         ноябрь 1933, Москва
         июль 1935, Воронеж

          2.

Люблю появление ткани,
Когда после двух или трех,
А то четырех задыханий
Придет выпрямительный вздох -
И так хорошо мне и тяжко,
Когда приближается миг -
И вдруг дуговая растяжка
Звучит в бормотаньях моих.
         ноябрь 1933, Москва

          3.

О, бабочка, о, мусульманка,
В разрезанном саване вся -
Жизненочка и умиранка,
Такая большая, сия!
С большими усами кусава
Ушла с головою в бурнус.
О, флагом развернутый саван,-
Сложи свои крылья - боюсь!
          ноябрь 1933, Москва

            4.

Шестого чувства крохотный придаток
Иль ящерицы теменной глазок,
Монастыри улиток и створчаток,
Мерцающих ресничек говорок.
Недостижимое, как это близко!
Ни разглядеть нельзя, ни посмотреть, -
Как будто в руку вложена записка
И на нее немедленно ответь.
          Май 1934, Москва

             5.

Преодолев затверженность природы,
Голуботвердый глаз проник в ее закон,
B земной коре юродствуют породы,
И как руда из груди рвется стон.
И тянется глухой недоразвиток,
Как бы дорогой, согнутою в рог, -
Понять пространства внутренний избыток
И лепестка и купола залог.
       январь 1933, Москва

               6.

Когда, уничтожив набросок,
Ты держишь прилежно в уме
Период без тягостных сносок,
Единый во внутренней тьме, -
И он лишь на собственной тяге,
Зажмурившись, держится сам -
Он так же отнесся к бумаге,
Как купол к пустым небесам.
       ноябрь 1933, Москва

              7.

И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
И Гете, свищущий на вьющейся тропе,
И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,
Считали пульс толпы и верили толпе.
Быть может, прежде губ уже родился шепот

И в бездревесности кружилися листы,
И те, кому мы посвящаем опыт,
До опыта приобрели черты.
         январь 1934, Москва

              8.

И клена зубчатая лапа
Купается в круглых углах,
И можно из бабочек крапа
Рисунки слагать на стенах.
Бывают мечети живые,
И я догадался сейчас:
Быть может, мы - айя-софия
С бесчисленным множеством глаз.
         Январь 1934, Москва

            9.

Скажи мне, чертежник пустыни,
Сыпучих песков геометр,
Ужели безудержность линий
Сильнее, чем дующий ветр?
- меня не касается трепет
Его иудейских забот -
Он опыт из лепета лепит
И лепет из опыта пьет.
        Ноябрь 1933, Москва

            10.

В игольчатых чумных бокалах
Мы пьем наважденья причин,
Касаемся крючьями малых,
Как легкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,
Ребенок молчанье хранит -
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
        Ноябрь 1933, Москва

           11.

И я выхожу из пространства
В запущенный сад величин,
И мнимое рву постоянство
И самосогласье причин.
И твой, бесконечность, учебник
Читаю один, без людей -
Безлиственный дикий лечебник, -
Задачник огромных корней.

То, что сиянием когда-то было ярким,
Исчезло с глаз моих навек
Хотя ничто уж не вернет назад тот час
Великолепье трав, цветов во славе,
Мы горевать о том не станем,
Мы силу обретем в том, что осталось позади

Уильям Вордсворт

как это можно быть в чем-то уверенным?
разве, конечно, в том - прозвучало...
в то время, когда мы знаем, что нет никакого времени,
и нет никакого конца и никакого начала.

есть только то, что есть и более ничего,
совсем ничего, сережа, совсем ничегошеньки,
нет ни чьего и нет ничьего
даже доброй сердечной родной охламошеньки,

а то, что есть - оно есть,
его не повернуть ни прикрыть,
одно слово - срам, просто ёбнуться можно.
сивка-бурка и та - нынче волчья сыть
плоть кровавая с пульсом, но совсем без кожи.

только космос с музыкой
песня без слов
как хлопуши рёв в слезах на ветру
и дрожит кость берцовая в её разгрызающем рту
и сочится мозг из неё