Реки реформ

Реформа всеобщего эквивалента как лейтмотив экономических преобразований в Литве
Елена Леонтьева

Первородный грех, социальное государство и частичное резервирование — краткая история либеральных реформ в постсоветской Литве и богословский взгляд на рыночную экономику в статье одной из центральных фигур литовской трансформации Елены Леонтьевой.

Наилучшей метафорой СССР в преддверии развала могут служить Авгиевы конюшни. Согласно легенде, конюшни царя Авгия не чистились в течение тридцати лет и были запущены до предела; СССР продержался семьдесят лет. Экономически суть его состояния можно свести к тому, что ресурсы распределялись пагубным образом — неэффективно и несправедливо, в стране царил дефицит и разруха.

Люди уповали на то, что едва произойдут перемены, у всех всего будет в достатке, и жизнь будет как на Западе. Свобода ассоциировалась с тем, что у каждого будет свой дом, автомобиль и достаток.

Какими реками очистить конюшни?

На подъеме этих самых чаяний в жизнь народа вошли реформаторы-Геркулесы: им за один день надлежало вычистить социалистические конюшни и сделать их похожими на немецкую ферму. Интересно, что большинство людей, имеющих представление о том, что находилось в Авгиевых конюшнях, понятия не имеют, каким образом Геркулес их очистил (и очистил ли вообще). То есть в понимании обычного человека «вычистить Авгиевы конюшни» означает задание, которое невозможно исполнить.

Ну, разве не прекрасная метафора для реформаторов?! Ведь реформатору, как Геркулесу, дан один день, один большой день, за который надлежит найти то, что коренным образом все изменит. Геркулес знал, что вычищать навоз вилами нет никакого смысла. Ему надо было найти иной выход.

И Геркулес нашел этот выход — реки! Согласно легенде, он направил в конюшни русла рек, и те за один день вымыли оттуда все содержимое. В переводе на язык реформ эта метафора означает, что нужно найти какую-то природную силу, которая смогла бы изменить Авгиев status quo. Необратимо и безвозвратно.

Как же найти эту силу?

Если к вам подойдет современный Авгий-правитель и даст на реформы один-единственный день, начинать нужно с частной собственности и с высвобождения цен, без которых частная собственность невозможна. Более того, цены нужно освободить прежде всего, чтобы пришла в движение машина рынка.

Цены как реки

Литва восстановила независимость и вышла из СССР 11 марта 1990 года. Весь последующий год страна в одиночку боролась за политическое выживание: несмотря на угрозы и санкции Москвы, на экономическую блокаду строила свою политическую независимость. В январе 1991 года независимая Литовская республика обратилась к экономическим факторам выживания — освободила цены на элементарные продовольственные товары, на ширпотреб, а впоследствии — и на ресурсы [1].

В то время дефицит стал не просто тотальным: краны централизованного снабжения были перекрыты экономической блокадой и мы испытывали энергетический голод и недостаток во всех без исключения ресурсах. Освобождение цен имело поразительные последствия. Представьте себе — в Литве, единственной в бывшем советском пространстве, цены вдруг стали свободны, а «свободны» означало в основном то, что они выросли. А раз выросли, то сюда, словно иллюстрируя постулаты учебников по рыночной экономике, потекли товары со всех территорий, где цены удерживались на искусственно низком уровне.

Экономические силы хлынули, словно реки, неся в Литву товары и ресурсы.

Литва оказалась промежуточным звеном между высокими западными ценами на ресурсы и низкими восточными. И это сразу оценил зарождающийся предпринимательский класс. Ресурсы потекли не только в Литву, но и на Запад, создавая в Литве прослойку капиталистов. Началось первичное накопление капитала.

В обратном направлении — на Восток — потекли товары, которые были в «переизбытке» на Западе и в тотальном дефиците на Востоке.

Свободные цены оказались сильнее политических препон и запретов — а их все еще было немало. Экономическая блокада Литвы, начатая сразу после объявления независимости в марте 1990 года, де факто поддерживалась и после официальной отмены. Свободные цены начали латать дыры разорванных экономических связей, они на уровне предприятий трансформировали политическую вражду в экономическое сотрудничество.

Мы открывали для себя понятие рыночного обмена, которое Хайек нарек звучным термином, заимствованным из греческого, — Catalaxiа. У этого понятия удивительно вместительный смысл — в переводе с греческого καταλλάσσω означает не только «меняться», но и «допустить в общину», «сделать из врага друга». И вот, мы открывали в конце XX века то, что знали еще древние греки, — возможность обоюдовыгодного обмена превращает врагов в друзей. Ну, разве не прекрасный и точный смысл?!

Могучая река частной собственности

Спустя несколько месяцев после первичной либерализации цен законом была легализована частная собственность, и люди смогли создавать частные предприятия разных форм. Однако большая часть промышленности оставалась в руках государства, и естественно, что без массовой приватизации преобразования были бы слишком неполны.

Сознавая это, приватизацию в Литве начали без проволочек, в том же 1991 году, почти одновременно с Чехией, которая считается лидером в этой сфере. Для приватизации был избран путь всеобщей передачи государственного имущества в частные руки посредством купонной схемы. Каждый гражданин Литвы получил инвестиционные чеки, которые можно было использовать для покупки либо квартиры, садового, приусадебного участка, либо акций госпредприятий.

Ни для кого не секрет, что какой прозрачной бы ни была приватизация, как бы последовательно ни проводились в ее ходе требования равенства, какой бы строгий ни велся контроль, ей всегда сопутствует концентрация капитала и общественное недовольство. Учитывая это, важно, чтобы стартовые условия были у всех одинаковыми и чтобы накопленное общим трудом имущество не было продано иностранцам. В Литве каждый имел свой шанс востребовать часть созданного общим трудом за время Советской власти. Кто-то воспользовался стартовым равенством, кто-то предпочел выждать время. А изменения пошли очень быстрыми темпами.

В результате массовой приватизации было продано 5714 промышленных объектов на общую сумму 3,4 млрд. лит. Из них 2928 объектов было приватизировано путем подписки на акции, 2726 — на чековых аукционах, 12 — путем конкурса на лучший бизнес-план, 48 — за «свободно конвертируемую валюту». Параллельно шла реституция — возвращались прежним хозяевам земли, здания, а также сохранившиеся промышленные объекты (таких, правда, было немного).

Когда в конце 1992 года к власти пришла Партия труда (бывшие коммунисты), первым делом была приостановлена приватизация. Продвигались идеи о пересмотре ее результатов, однако сравнительно быстро было осознано, что, несмотря на все существующие проблемы (а недовольства в народе было достаточно), реприватизация была бы еще большей ошибкой. Бывшие коммунисты вскоре сняли мораторий на приватизацию и стали не самыми худшими реформаторами.

Таким образом, история показала, что уже к концу 1992 года реформы в Литве стали необратимы.

В течение нескольких лет начиная с 1991 года почти все граждане стали собственниками квартир, приусадебных участков, многие стали акционерами. И тут мы столкнулись с парадоксальной ситуацией — акции уже есть, акционеры — есть, а прав у них нет, акцию нельзя продать, нельзя получить элементарную информацию о том, что тебе принадлежит по праву. Наш Институт свободного рынка инициировал создание рынка и биржи ценных бумаг, т.е. легализацию движения капитала.

Рынок — это когда распределение ресурсов зависит от рыночных сил

Эта сфера не была для нас совсем новой. Нашим дебютом в 1990 году было альтернативное банковское законодательство; мы немало повлияли на ход строительства нашей банковской системы и на определение роли центробанка. Благодаря просветительской работе Института центробанк был вынужден отказаться от коммерческих функций, и распределение кредитов последовательно переходило в частные руки. Шел напряженный общественный диспут о методах регулирования банков и денежного обращения. Мы ставили обществу ясную цель — рыночная экономика будет создана тогда, когда распределение ресурсов будет зависеть от решения частных, рыночных сил, а не государственных служащих, причем неважно — распределяют ли они кредиты предприятиям самолично или же проводят интервенции в деятельность частных банков.

Оглядываясь назад, можно сказать, что парадигма у реформатора всегда одна и та же. Он всегда отвечает на вопрос: «Что будет твоей следующей рекой?» Каждый раз у него есть всего один день на то, чтобы направить русло реки в очередную конюшню. И вопрос всегда в том, что надо стронуть с места, чтобы преобразования стали необратимы, чтобы они в свою очередь потребовали последующих перемен, чтобы заработал своеобразный «эффект мультипликатора».

Создание рынка капитала стало прорывом, о котором госструктуры в 1991–1992 годах мало задумывались. Даже инвестиционные чеки нельзя было перепродавать (концентрация, тем не менее, произошла, как и в других странах). Никаких прав у новоявленных собственников-акционеров не было. И вот, в 1992 году мы представляем законотворческую инициативу, которая принимается правительством, и в 1993-м в Литве начинает действовать рынок и биржа ценных бумаг. В результате предприятия и финансовые институты (в первую очередь банки) получили возможность привлекать капитал методом публичного размещения акций и других ценных бумаг. Возник и вторичный рынок, что было особенно актуально для приватизированных предприятий. Вскорости началась вторая волна концентрации: многие акционерные обществах избавлялись от раздробленной собственности, открытые акционерные общества перерегистрировались в закрытые; резко сократилось число акционеров.

Предприятия, ранее находившиеся в «общенародной» собственности, на первом этапе приватизации стали «народными», коллективными, и только теперь они становились похожими на частные. Тут надо оговориться. Когда мы вдумались в суть частной собственности и института акционерного общества с «ограниченной ответственностью», у нас уже в то время возник правомерный вопрос: настоящая ли это частная собственность — общество с ограниченной ответственностью? Насколько вообще ограниченная ответственность меняет институт частной собственности? Как повлияют на управление АО не слишком благотворные традиции управления «общенародной собственностью»? А если у предприятий тысячи мелких собственников и нет ни одного, контролирующего управление, — будут ли такие предприятия отличаться от «общенародных»?

В то время среди населения распространились мечты о том, чтобы жить на дивиденды, как живут «все на Западе». Однако для этого должен был найтись кто-то, кто поставил бы предприятия на новые рельсы.

Какие деньги нужны людям?

Примерно к 1993 году с товарным дефицитом в стране было покончено, и начался новый, неожиданный для многих этап. Оказалось, что все есть, все можно купить, нужны только деньги. Вопрос ресурсов очень быстро свелся к вопросу денег.

Все осознавали, что нужна самостоятельная денежная система. Самостоятельная — но какая? Все рассуждали о том, как менять деньги, по какому курсу, какие применять ограничения, по сколько «в одни руки». Спорили о том, какой общественный деятель должен быть изображен на какой купюре, какие средства защиты применять и, наконец, где изготовить деньги. Но почти никто не задавался вопросами, «какими должны быть правила денежной эмиссии?», «на чем будут стоять наши деньги?» Все были настолько воодушевлены происходящим, что полагали, будто лит сам собой все преобразит и исправит.

В Институте свободного рынка не интересовались ни банкнотами, ни аверсом, ни реверсом, ни курсом обмена. Нас волновал один вопрос: «на чем будет зиждиться лит?» Об этом стоит вспомнить поподробнее.

В 1991 году меня пригласили прочитать доклад в Ассоциации коммерческих банков, и я по наивности решила, что самой интересной темой для банкиров будет идея частных денег. Но идея эта вызвала сильное недоумение: «Пусть каждый занимается „своим“ делом, государство пусть эмитирует деньги, а нам достаточно кредитного бизнеса». К таким проектам не были готовы даже те, кто находился ближе всего к деньгам и мог оценить проблемы денежного обращения и государственных злоупотреблений. Обсуждение идеи частных денег в более широких кругах приравнивалось анекдоту.

Идея золотого обращения и золотого стандарта была более приемлемой. До 1940 года в Литве был золотой стандарт. Старики еще помнили «сильный лит». Это было одним из аспектов национального достоинства и достояния. «Тогда мы жили так и вот так, а еще у нас был сильный лит», — вспоминали старожилы. Мы говорили с людьми о возможности вернуться к золотому, сильному литу, но поскольку мир за годы нашего социалистического строительства тоже ушел далеко — и тоже в сторону социализма, — нас обвинили в отсталости. Местные экономисты и международные организации осудили идею золотого стандарта как пережиток прошлого.

Долларизация на волне национального возрождения не вызывала положительных эмоций, хотя доллар хорошо знали и (в ту пору) любили и уважали.

Следующей строкой в меню была идея «валютного правления» (сurrency board), и мы представили ее людям, однако мечта о «независимом центробанке» настолько поглотила сердца, что привязка лита к какой-то иностранной валюте казалась в лучшем случае недоразумением, в худшем — диверсией. В то время в обращение уже были выпущены временные знаки — талоны, ходившие вначале параллельно с рублем, затем его замещавшие. Эти временные знаки печатались в таком количестве, что были способны утолить всех страждущих, и это была не самая недальновидная тактика в условиях все еще единой рублевой зоны (о феномене литовской инфляции, опережающей базовую инфляцию рублевой зоны, можно прочесть отдельную лекцию). Инфляция достигала тысячи процентов, кредиты стоили дорого и были малодоступны: в условиях инфляции получатель кредита несомненно выигрывал, однако мало кто об этом догадывался. Парадоксально, но брать кредиты решались немногие. Люди проходили суровую школу инфляционного перераспределения: одни теряли, другие выигрывали; и те и другие по большей части нечаянно.

Деньги — всеобщий перераспределитель ресурсов

Люди впервые столкнулись с тем, что деньги — это не просто всеобщий эквивалент. Оказалось, что они — могучий всеобщий перераспределитель. Под влиянием инфляции ресурсы и сбережения стали перетекать по каким-то непонятным людям правилам, и это расценивалось как игра «без правил».

И вот, готовясь к введению лита, центробанк начал проводить «антиинфляционную» политику ограничения денежной массы, состоявшую в интервенциях на валютном рынке и увеличении требования минимальных резервов. В результате лит подорожал до такой степени, что доллар США, стоивший прежде шесть лит, вдруг «подешевел» до трех. «Теперь это рыночная экономика, отныне она так будет управляться», — комментировал события председатель центробанка.

В то время вся экономика — инвестиционные планы, расчеты, контракты — все было построено на долларах, и можно себе представить, в какую панику была ввергнута страна, когда этот самый доллар вдруг «обесценился». Нигде в мире не обесценился, а в Литве, по отношению к литу, упал в два раза. Самое надежное, что можно было сделать в такой ситуации, — это просто приостановить деятельность и наблюдать, что будет дальше. Экономика страны была положена на лопатки.

Ко многим людским заботам добавился еще и валютный курс: отныне все были обречены начинать и заканчивать рабочий день сводкой новостей из центробанка. Люди всматривались в происходящее, читали сводки, но мало что понимали.

Тут надо сделать отступление и пояснить, насколько популярной была в среде экономистов и политиков идея «классической денежной политики». Идея эта была принята экономистами «на ура», на всех лекциях они рассказывали студентам о том, какие рычаги есть в распоряжении экономистов. «Если сделаешь это, экономика отзовется так, если сделаешь эдак — случится вот это». Это был час триумфа экономистов старой закалки: им надо было только освоить новые рычаги, и человеческий материал стал бы им снова подвластен. Рычаги были новые, а жажда власти — старая.

Госплановский менталитет встретился с менталитетом денежного регулирования — и случилась большая взаимность. Если бы на нее обратили внимание западные экономисты, то она бы им многое прояснила — о сути их собственной денежной политики.

Встав в оппозицию такому видению экономики и такой роли экономиста, мы нажили немало врагов.

Сколько раз тогда, да и после, пришлось нам доказывать, что не может рыночная экономика зависеть от органов государственного вмешательства! Что экономика, в которой господствует «классическая денежная политика», — это типичная плановая экономика, что свободы, за которую мы боролись, там не найдешь.

Плох или хорош принцип сливного бачка?

И вот, начатая в июне 1993 года денежная реформа свершилась: лит введен и набирает силу, МВФ аплодирует. Инфляция побеждена, валютный курс укреплен, все в восторге. Казалось, что отныне госплановский менталитет будет править бал.

Но!

Неожиданную роль в литовской денежной реформе сыграл римский монтифик, благодатный Иоанн Павел II. В начале сентября Папа приезжает с визитом в Литву, из Польши и других близлежащих стран к нам устремляются толпы паломников, и лит вообще пропадает. Его невозможно купить ни по какому курсу. Небывалая паника. У людей возникает вопрос: а можно ли жить по-другому?

Именно в эти дни мы отвечаем: «Можно!», — и представляем идею валютного правления (ВП). Казалось бы, та же самая идея, что и год, и два назад, но народное потрясение меняет к ней отношение. Люди понимают, что это не вздор, но все-таки не очень верят, что власть на это решится.

Решающими моментами в реализации идеи было то, что 1) премьер-министр лично и осмысленно принял идею; 2) МВФ известил правительство, что если Литва решится внедрить ВП, МВФ не станет этому противодействовать, 3) Эстония внедрила валютное правление еще в июне 1992 года (вопреки рекомендациям МВФ) и доказала работоспособность идеи. Тут надо пояснить, что позиция МВФ в то время была недружелюбна по отношению к ВП, МВФ прививал идею «классической денежной политики», т.е. политики государственного вмешательства и активизма. Однако эта политика давала настолько неважные результаты в развивающихся странах, а эстонский опыт был настолько впечатляющ, что в «закулисье» МВФ стали меняться настроения. Вопрос литовского премьера об отношении к ВП пришелся на начало перелома в МВФ.

Теперь фактор времени был для нас благоприятен.

Эти три обстоятельства и определили ход дальнейших событий. Институт свободного рынка, со своей стороны, последовательно доносил идею ВП до простых людей, политиков, предпринимателей, финансистов, распространял знания о принципах и предполагаемых плодах реформы. Критика раздавалась и справа и слева, от экономистов, банкиров, предпринимателей. Финансисты призывали не отступаться от самостоятельной «классической» денежной политики и сравнивали ВП с работой сливного бачка.

Почему ВП заслужило столь нелестное сравнение? Да потому что оно и впрямь действует до предельного просто, эмитируя национальные деньги только в обмен на базовую валюту. Фиксированный курс, с которым часто отождествляется ВП, является не самоцелью, а операционным принципом: на центробанк по закону возлагается обязанность менять любое количество лит на базовую валюту (и наоборот) по фиксированному неизменному курсу. Это пресекает для него всякую возможность каких-либо интервенций на рынке. Не может быть и речи о непокрытой эмиссии, о «независимой» денежной политике. Вообще, какая-либо денежная политика становится невозможной. Это и было больше всего не по нраву критикам новой системы.

Они не могли одобрить того, что в своей работе по печатанию и изыманию денег центробанк будет отзываться только лишь на воздействие рынка, причем глобального рынка. Именно тут и кроется суть реформы.

До этого мы были маленькой и довольно закрытой страной. Все время были какие-то ограничения на движение капитала, чего-то опасались, не пускали, нормировали, официальный валютный курс слишком часто разнился от рыночного, действовало требование обязательной продажи валюты экспортерами по искусственно заниженному (конфискационному) курсу, и практиковались не менее унизительные подачки валюты «приближенным» по курсу субсидируемому. Мы все это прошли. А ВП снимает любой контроль над движением капитала, минимизирует валютный риск, существенно снижает кредитный риск, одним махом решая вопрос об инвестиционной привлекательности страны (по тем временам валютный и кредитный риски были одними из главных барьеров на пути для инвестиций, что вполне естественно). ВП подобно безвизовому режиму для иностранного капитала, снимающему всякие финансовые границы. Страна становится частью мирового рынка, со всеми вытекающими отсюда последствиями — снижением процентной ставки, доступностью кредитов, ростом инвестиций.

Когда мы обещали это людям, к нашим предсказаниям относились не просто скептически, а очень скептически. Те немногие, кто не противились реформе, махали рукой — де, может, оно и так, но бывшие коммунисты никогда не согласятся связать себе руки, не откажутся от власти над печатным станком. Но чудеса случаются — они отказались.

Зимой 1994 года Закон о надежности лита был принят.

Центробанк бойкотировал работу над законом и до последнего уповал, что его не одобрят или же не сумеют ввести в действие (а это без содействия Банка Литвы было действительно сложно). Однако 1 апреля 1994 года Закон был введен в действие, лит был зафиксирован к доллару США по курсу 4:1. Помню свое внутренне волнение, когда осознала, что отныне надо будет держать ответ за то, что от тебя не зависит. Но изменения пошли, и пошли с такой скоростью, что удивляли даже и нас. Ссудный процент обрушился с 80% до 20% буквально за полтора месяца. Кредиты стали доступны, финансовые границы пали, стало возможно планировать инвестиции, люди оживились и экономика ожила.

Все рыночное стало свободным. И, наоборот, все государственное стало ограничено: бюджет, субсидии, бюрократия.

От «трат по потребностям» к «тратам по возможностям»

Это был переломный момент реформы. Государство не только потеряло рычаги денежной политики для перераспределения ресурсов на рынке, но и само попало в полную зависимость от рыночных сил. Будучи не в состоянии воспользоваться услугами печатного станка, государство поставило свои доходы в полную зависимость от налогоплательщиков и налоговой политики. Вслед за людьми и всем частным сектором пришла очередь государства учиться жить по средствам. Начался болезненный переход от «трат по потребностям» к «тратам по возможностям». В этом и состоит основная заслуга денег, отделенных от государства, — они начинают действовать как пресс, вынуждая государство идти на бюджетную реформу. А бюджетная реформа — это наилучший способ запустить административную реформу, оптимизацию государственного аппарата, провести ревизию всех государственных функций, а вместе с тем и затрат. Пока у государства есть хоть малейшая возможность «тратить по потребностям», административная реформа сводится к перестановке стульев. Только изменив ситуацию с бюджетом и бюджетными функциями, становится возможным перейти к реальным преобразованиям в государстве.

Разве это плохо для страны? Для кого это плохо?

Тем не менее, с самого начала реформы в стране муссировали слухи, что ВП не продержится и нескольких месяцев, затем — года, а когда миновал год — что затея не продержится нескольких лет. И все это идет в заголовках на первых полосах!.. Но ведь валютное правление построено на доверии. И если иностранным инвесторам постоянно сообщают, что Закон о надежности лита могут взять и поменять, естественно, трудно ждать результатов. И все-таки результаты были, и очень хорошие.

Тут надо сказать, что мы столкнулись с парадоксальной ситуацией. Начавшийся в 1995 году быстрый рост экономики позволил правительству ограничиться самыми скромными сдвигами бюджетной политики. Мы на своем опыте убедились, что кризис является наилучшим, если не единственным шансом действительно перетрясти государственные функции и бюджет, поставить государство на службу людям. Когда российский кризис 1998 года вызвал спад нашей экономики, и литовский бюджет оказался на грани дефолта, начались серьезные преобразования. Для того, чтобы провести ревизию всех выполняемых государством функций и оставить лишь те немногие, которые не могут выполняться силами рынка и негосударственными инициативами, была создана «Комиссия по закату солнца». Закипела работа по ревизии государственных функций — их обоснованности, целенаправленности и результативности, выявлялись случаи дублирования, возможности ликвидации и слияния госструктур. Был брошен клич «Найти ген дерегулирования и оптимизации!», с тем, чтобы работа шла параллельно во всех без исключения государственных структурах. Мы не просто работали в «Комиссии по закату солнца» и не просто взяли на себя большую ответственность, мы постарались превратить все это в общественное движение, инициировали создание «Комиссии по восходу солнца», которая занималась бы снятием всех препон на пути частной инициативы.

Мы ставили целью сделать государственные функции немногочисленными, ограниченными и эффективными и высвободить простор для частной инициативы.

Это движение застопорилось после выборов в Сейм и смены правительства, а также… возобновления экономического роста. Как только казна пополнилась возросшими налоговыми поступлениями и ее перестала душить нехватка денежных средств, интерес к отказу от излишних государственных функций пропал. Это важный урок реформаторам. На пороге было и вступление в ЕС, которое, как оказалось, тоже не способствовало сворачиванию государственных функций. Впрочем, роли ЕС здесь будет посвящена отдельная глава.

Есть ли жизнь без девальвации?

Отдадим дань статистике и посмотрим на графики 1 и 2. Индекс потребительских цен, достигший пика в начале 1993 года, стал падать с момента подготовки введения лита. С внедрением Закона о надежности лита инфляция неуклонно сходила «на нет» и в определенные периоды в стране даже наблюдалась дефляция.
продолжение следует

Отредактировано Лишенка (24-08-2011 06:21:05)