Для меня национальность – это язык плюс культура (включая традиции, обычаи, историческую память). ...И если вы возьмете младенца-бушмена из тропического леса Экваториальной Африки и отдадите его в семью русского колхозника, проживающего в деревне Большое Лядино, то вырастет у вас там коротконогий и короткошеий, кучерявый, кособрюхий мужичонка, дикого и даже страшноватого вида – черный какой-то, глаза буравчики, лицевой угол, как у неандертальца, но во всех остальных отношениях – нормальный мужик: пьющий, как все, как все матерящийся, как все – семейный, как все-  неприхотливый и терпеливый. Ну, может быть, чрезмерно вспыльчивый, сварливый и драчливый – да с кем не бывает? Ну, характер у человека такой, чего вы к нему привязались!..

Для истинного националиста важнее всего – ...говорить о беззаветной любви к своему народу, но это какая-то странная и страшноватая любовь, плавно и нечувствительно переходящая в ненависть к народу чужому.

Время действия – сентябрь 1942. Место действия – средняя школа районного центра Ташла Чкаловской области. ...Ташла – гигантское село, несколько сотен мазанок, распространившихся вдоль речки Ташолки, по правому ее берегу. Половина населения – ссыльно-переселенцы из кулаков, другая половина – татары. Нравы – патриархальные. Любовь к советской власти такова, что в начале Сталинградской битвы, когда чашки весов застыли в томительной неопределенности, в дверях райсовета, по слухам, установлен был, в качестве предостережения, пулемет «максим» – рылом на площадь. ...Я был принят в русские и с презрением, хотя и без настоящей неприязни, глядел на единственного подлинного еврея в классе, – тоже Борю, тоже эвакуированного, тоже городского, но совсем уже жалкого заморыша, сморщенного какого-то, перекошенного и не способного правильно сказать кукуруза. Я глядел на него с презрением, но иногда какой-то холодок вдруг пробирал меня до костей, какое-то странное чувство – то ли вины, то ли стыда – возникало, и непонятно было, что делать с этим холодком и с этим стыдом, и хотелось, чтобы этого жалкого Бори не было бы в поле зрения вообще, – мир без него был гораздо проще, яснее, беззаботнее, а значит – лучше.

...В нашей школе антисемитизм никогда не поднимался до сколько-нибудь опасного градуса. Это был обычный, умеренный, вялотекущий антисемитизм. Однако же, быть евреем не рекомендовалось. Это был грех. Он ни в какое сравнение, разумеется, не шел с грехом ябедничества или, скажем, чистоплюйства любого рода. Но и ничего хорошего в еврействе не было и быть не могло. По своей отвратительности еврей уступал, конечно, гогочке, который осмелился явиться в класс в новой куртке, но заметно превосходил, скажем, нормального битого отличника. Новую куртку нетрудно было превратить в старую – этим с азартом занимался весь класс, клеймо же еврея было несмываемо. Это клеймо делало человека парией. Навсегда. И я стал Николаевичем.

«...по арифметике... ученика 6-а класса Стругацкого Бориса Николаевича...» Мне кажется, я испытывал стыд, выводя это на тетрадке. Но страх был сильнее стыда. Не страх быть побитым или оскорбленным, нет, – страх оказаться изгоем, человеком второго сорта.

Потом мама моя обнаружила мое предательство. Бедная моя мама! Страшно и представить себе, что должна она была почувствовать тогда – какой ужас, какое отвращение, какую беспомощность! Особенно, если вспомнить, что она любила моего отца всю свою жизнь, и всю жизнь оставалась верна его памяти. Что она вышла замуж за Натана Стругацкого вопреки воле своего отца, человека крутого и по-старинному твердокаменного – он не колеблясь проклял свою любимую младшенькую Сашеньку самым страшным проклятьем, узнав, что убежала она из дома без родительского благословения, да еще с большевиком, да еще, самое страшное, – с евреем!..

Я плохо помню, что говорила мне тогда мама. Кажется, она рассказывала, каким замечательным человеком был мой отец; как хорошо, что он был именно евреем – евреи замечательные люди, умные, добрые, честные; какое это красивое имя – Натан! – какое оно необычное, редкое, не то что Николай, который встречается на каждом шагу... Бедная моя мама.

Иногда мне кажется, что именно в этот вечер – сорок пять лет назад – я получил спасительно болезненную и неописуемо горькую прививку от предательства. На всю жизнь.

И кажется мне, что именно тогда дал я себе клятву (хотя, конечно, не давал я ее себе ни тогда, ни позже), которая звучала (могла бы звучать) примерно так: «Я – русский, я всю свою жизнь прожил в России, и умру в России, и я не знаю никакого языка, кроме русского, и никакая культура не близка мне так, как русская, но. Но! Если кто-то назовет меня евреем, имея намерение оскорбить, унизить, запугать, я приму это имя и буду носить его с честью, пока это будет в человеческих силах».

Боюсь, последняя фраза прозвучала у меня излишне красиво. Если у читателя возникнет то же ощущение, я готов принести ему свои извинения, но фразу, впрочем, ни вычеркивать, ни редактировать я при этом не намерен. Ибо она выражает некую суть, некую непреложную норму отношения порядочного человека к непорядочности. К сожалению, образ жизни нашей на протяжении многих десятилетий был таков, что поступки элементарно порядочные выглядели вызывающе красиво: слишком часто поступить порядочно означало – совершить маленький (а иногда и не маленький) подвиг. И когда моя невестка Елена Ильинична Стругацкая (урожденная Ошанина) в лицо разбушевавшемуся антисемиту, поддерживаемому глухим одобрительным ропотом подмосковной электрички, объявляет себя еврейкой (потомственная дворянка с родословной, уходящей в глубь истории, в доромановские времена) – это маленький подвиг, нисколько не меньший, чем легендарная прогулка датского короля с желтой звездой на рукаве (под неприязненными взглядами гебитс– и штадскомиссаров оккупационных войск).

Когда сейчас, спустя полвека, я пытаюсь вспомнить и проанализировать свое тогдашнее, детское, отношение к еврейскому вопросу, я нахожу его, это свое отношение, вполне рептильным. Мне не нравилось считаться евреем. Я не хотел быть евреем. Я ничего не имел против евреев, – точно так же, как ничего я не имел против армян, русских, татар и белорусов, – но я не чувствовал себя евреем, я не находил в себе ничего еврейского, и мне казалось несправедливым расплачиваться за грех, в коем я не был повинен. Все вокруг были русские, и я хотел быть как все.

Кто придумал эту блистательную формулировку: «Чувствуете ли вы себя евреем?» Впервые я услышал о ней от своего старшего брата, когда он с отвращением и ненавистью рассказывал мне, как в конце 40-х на одном из комсомольских офицерских собраний ихний главный политрук допытывался у него прилюдно: «Но вы, все-таки, чувствуете себя евреем, лейтенант, или нет?»

Дилемма тут была такая: либо ты говоришь, что чувствуешь себя евреем, и тогда моментально оказываешься весь в дерьме, ибо в анкетах повсюду стоит у тебя «русский», а также и потому, что самолично, при всех, расписываешься в своей второсортности; либо ты говоришь правду – «нет, не чувствую» – и опять же оказываешься в том же самом дерьме, ибо ты Натанович, и ты на ский, и ты выходишь натуральным отступником и предателем...

Я, между прочим, и до сих пор не знаю, что это, все-таки, значит – «чувствовать себя евреем». У меня сложилось определенное впечатление (в том числе и из разговоров со многими евреями), что «чувствовать себя евреем» – значит: жить в ожидании, что тебя в любой момент могут оскорбить и унизить без всякой на то причины или повода.

Я не знаю также, и что значит «чувствовать себя русским». Иногда мне кажется, это означает просто радоваться при мысли, что ты не еврей.

Борис Стругацкий  http://rusf.ru/abs/books/publ41.htm

Страшная история, расследованная вовсе не Следственным комитетом — а недавним заключенным Кутузовым, отсидевшим 11 лет за чужое убийство.

Жили-были в Рязани два приятеля, Полин и Шевцов. Они совершили кражу в 99-м, отсидели лет по пять, вернулись, опять стали жить-поживать. Через некоторое время в городе Скопине Рязанской области стали происходить некие убийства. У следствия скопилось семь «висяков». Были бы «висяки» «висяками», кабы в сентябре 2011 года неизвестное лицо (как сказано в протоколе) не обнаружило бы вдруг на улице «свободно лежащим» огнестрельное оружие марки ТОЗ-97 «Архар». И на этом оружии не нашли бы «пальчики» Шевцова. Оказалось, что это оружие было зарегистрировано на гражданина Стрепова, труп которого был обнаружен 12 апреля 2010 года. А ранее, 19 января 2010 года, был обнаружен труп его жены по месту их проживания в Скопине. При этом следствие не искало ни оружие, ни мужа — хотя он лежал под снегом в овраге, в 100 метрах от дома. Снег стаял, и нашли.

После обнаружения «пальчиков» Шевцова задерживают. Через месяц он дал показания на Полина и некоего Филачёва. Полина взяли в 5 утра, в 7 вечера он сознался во всех убийствах. И Филачёв тоже. Год они маринуются в СИЗО. А через год выходит постановление следователя, и всех троих выпускают. Цитата из постановления: «Обстоятельства, послужившие основанием для избрания судом меры пресечения в виде заключения под стражу, изменились». «Некоторые обстоятельства причастности Полина, Филачёва и Шевцова признаны следствием недопустимыми, так как были получены с нарушением уголовно-процессуального закона».

То есть мужиков пытали — о чем они с самого начала и говорили.

Пока ребята парились на нарах, другие люди работали — причем вовсе не в СК, но о главном герое этой античной драмы чуть ниже. Итак, есть собственноручное объяснение одной дамы, которая впоследствии была найдена мертвой и голой на помойке, засыпанной листьями. Гражданка Наталья К., как сообщили ее отцу работники следствия, сама умерла и засыпала себя листьями, предварительно нанеся себе побои. Дело не возбуждено, так как нет состава преступления — несчастный случай. Однако за месяц до своей странной кончины Наталья К. сообщила, что ее бывший муж, он же главный свидетель обвинения в серии убийств, — перенес две трепанации черепа, был неадекватен, у него были провалы в памяти и видения, и он жаловался ей, что его вызывали к следователям, те ему «намяли ребра» и заставили дать показания.

В это же время идет работа с понятой — назову ее Региной. Она была понятой при обыске в доме родителей Полина 23 декабря 2011 года. Тогда оперативники нашли в вещах матери Полина некий пакет. Не вскрывая его при понятых, оперативники внесли в протокол, что в этом пакете находится золотой зажим для галстука с гравировкой, принадлежащий одному из убитых. Мать клялась, что перебирала вещи три дня назад и никакого пакета там не было. Как только зажим нашли, опера немедленно прекратили обыск. Понятая Регина дает по этому поводу объяснение в январе 2012 года, а в феврале некие сотрудники полиции сажают Регину в машину и куда-то вывозят. В машине ей становится плохо с сердцем, и ее просто выбрасывают в лесу, считая мертвой. Но она выжила. В это же время у родителей Полина оказываются подрезаны тормоза в автомобиле. Они пишут заявление о возбуждении уголовного дела, им отказывают, они обжалуют отказ в суде, суд признаёт, что отказ незаконен, но сейчас пришел новый отказ в возбуждении дела.

Во всех этих эпизодах — с самого начала — фигурирует очень много сотрудников. Но две фамилии встречаются с завидным постоянством: это опера Дмитрий Панин и Тимур Беляев, сильно рекомендую следствию к ним присмотреться. Ведь дело-то ясное всем, кто хорошо знает Рязань. Все убитые были местными мелкими предпринимателями, и все они проходили потерпевшими по делу местного авторитета Кузина, он брал с них мзду. Его осудили на основании их показаний. Кузин не так давно вышел, но во время убийств он сидел. Да и не стал бы человек такого калибра лично бегать за «терпилами» — а вот на заказ это сильно похоже. К тому же на Полина, Шевцова, Филачёва после их ареста было возбуждено дело не только по ст. 105 (убийство), но и по ст. 162 (разбой), а до их задержания никаких признаков разбоя не было — ничего у убитых не пропадало. Складывается впечатление, что на арестованных повесили 162-ю, чтобы добавить корыстный мотив и замаскировать заказ.

…Этой историей заставил меня заняться Евгений Кутузов, он же привез все документы и познакомил с фигурантами. Я хорошо знаю Женю и очень его ценю. Он не так давно сам освободился, отсидев 11 лет по ст. 105. История была ровно та же: ему вменили серию убийств (7 трупов), Женя готовился к пожизненному, пока случайно менты не поймали настоящих убийц — они застрелили парнишку 16 лет, который попросил закурить. Серийных убийц тоже осудили: одному дали пожизненное (Суханов Николай), второму —  20 лет (Валентин Антошкин). Второго Женя потом встретил в зоне — вместе сидели. И тот спокойно и весело рассказывал Жене, как было дело с «его» трупом — с тем, что Жене оставило следствие и суд, не отпускать же уже сидящего. Женя в тюрьме всякого насмотрелся, но понадобилось 5 лет, чтобы он начал бороться. И в итоге стал стихийным правозащитником. Сейчас Жене помогают все: и заключенные, и даже сотрудники. Потому что все всё понимают, но боятся. А Жене терять нечего. В Рязани все знают, что именно он вытаскивает это дело на свет. И я очень за него боюсь.