Набор понятий — или модель, — которой каждый из нас пользуется, действует как фильтр и организатор переживаний. В смысле восприятия, к примеру, эскимос пользуется десятками определений снега. Снег играет важную роль в любом аспекте жизни эскимоса — от прогулки и охоты до постройки жилища, — поэтому и приходится делать особые определения явления, которого у других культур нет. Европеец и эскимос, глядя на снежное поле, будут не только видеть разные явления, но и значимость явления будет у них отличаться. Такое различие в определениях восприятия отражается в факте наличия чуть ли не дюжины синонимов к нашему простому слову "снег", точно указывающих, падающий ли это снег, снег на земле, осыпающийся снег, мягкий, растаявший, плотный, смерзшийся, хрустящий и т.д. Эскимосы отличаются от других членов нашей культуры тем, что они не едят хлеба. Для эскимоса хлеб вовсе не является одним из понятий — то есть не входит в эскимосскую модель — еды, пищи. Так, у эскимосов — католиков интересный вариант молитвы Отче Наш: "Рыбу нашу насущную дай нам днесь"

Прежде чем непосредственно приступить к описанию метода, нам необходимо представить организующий принцип метода — временные рамки прошлого, настоящего и будущего

Временные рамки.

Наверняка это никому неизвестно, однако скорей всего люди создали понятие времени в результате приобретения познавательной способности к осознанию, что поскольку Сегодня всегда следует за Вчера, то должно быть и Завтра. Распознав надежность таких отношений, мы освободились от привязанности только к нашим текущим внутренним и внешним аспектам.

Наличие весомого прошлого и будущего породили последовательность и непрерывность, а это в свою очередь привело к планированию. Вместо плена понятий типа "мне холодно; мне жарко; что-то там растет" у наших пращуров появились понятия сезонов и других периодических явлений, которые можно было измерить и ожидать.
Если раньше они были в состоянии лишь реагировать на проявления окружающей среды, теперь они получили возможность оценивать прошлое и будущее в качестве источника информации.

Таким образом, теперь они уже могли устанавливать приоритеты для поведения в соответствии с ожидаемым в близком или отдаленном будущем (например, что за погода будет сегодня вечером или подготовиться к рождению ребенка). Люди могли реагировать на что уже было, что могло бы быть или что будет.

Какими бы навязчивыми и фундаментальными не являлись бы понятия прошлого, настоящего и будущего, они, как уже говорилось, во многом подвержены субъективному воздействию межкультурных различий. Никто не сделал больше, чем Эдвард Т. Холл, чтобы просветить нас относительно этих различий. В своих книгах, рассказывающих о поведенческих контрастах различных культур Холл показал огромное разнообразие и воздействие восприятия времени в различных культурах.

В обществе (пример Соединенных Штатов) девушка вправе оскорбиться, если ее невзначай пригласит на свидание кто-то едва знакомый; а человек, уведомляющий о званом обеде всего за три — четыре дня, должен обязательно извиниться.
Насколько это контрастирует с жителями Ближнего Востока, для которых бессмысленно договариваться о встрече слишком загодя, поскольку неформальная структура их системы времени помещает все, что выходит за пределы недельного периода в отдельную категорию "будущего", где запланированное имеет тенденцию "выскальзывать из памяти"(Холл, 1959 г., стр. 3).

"Дальнозоркость" американцев выглядит чуть ли не "близорукостью" с точки зрения некоторых азиатов, измеряющих будущее столетиями.
Для племени Навахо будущее вообще лишено реальности — существует только когда-либо имеющее место настоящее. Предложение какой-либо большой награды в будущем Навахо проигнорируют в пользу безделицы, но немедленно.

Прошлое никогда не увядает для Трукезов с юго-запада Тихого океана. На проступки, совершенные пять, десять, двадцать лет тому назад, трукез-островитянин отреагирует и ответит так, как если бы это случилось только что. Холл также указывает на отсутствие временной парадигмы глаголов у племени Гопи. Для Гопи время — не ряд дискретных моментов, а "попозже" какого-то времени, где события накапливаются. Так, восход солнца — это возвращение вчера в другой форме. Житель острова Тробриян вообще отказывается от последовательности, отдавая предпочтение истории в рассказах вне всякой последовательности, где события ставятся так, как кому заблагорассудится

Все это сильно отличается от западного восприятия времени, последовательного, направленного, охватывающего вполне определенные прошлое, настоящее и будущее. Многие различия в понятиях разных культур относительно времени не являются ни вольными, ни произвольными.

Различия — это расширение восприятийного и познавательного опыта, то есть они отражают индивидуальный и культурный опыт (модель мира) и направляют этот опыт (как в примере Холла о сопоставлении договоренностей о встрече американца и жителя Среднего Востока).
Культурное восприятие времени также влияет на ценности, навыки и атрибуты, уважаемые в каждой культуре.

В культуре американского бизнеса, например, горячая тема бесед в залах заседаний, которую так лелеют инвесторы и будоражит весь Уолл Стрит, — прибыль этого квартала. Если взглянуть на текущие (и очень краткосрочные) результаты, вполне естественно, что навыки и атрибуты, столь высоко ценимые здесь, имеют отношение к непосредственным, немедленным результатам.

Все это остро контрастирует с деловым миром Японии, где существующая или краткосрочная прибыль не столь важна, как будущий рост и стабильность. В Америке продается бестселлер, предполагающий, что эффективный менеджер вполне может за одну минуту раскритиковать или оценить деятельность своих подчиненных. Огромное уважение и восторг снискал недавно Ли Яккока в нашей стране и не только потому, что оказался способен бороться с невообразимой сумятицей, чтобы спасти корпорацию Крайслер от неминуемого банкротства и сделать ее вновь жизнеспособной, но и потому, что сделал это в очень короткий промежуток времени.

В своих исканиях культурного различия эффекта временного восприятия вам нужно лишь обратиться к своим собственным воспоминаниям и опыту, чтобы увидеть действенные примеры субъективного и поведенческого воздействия времени.

Иллюзии Буковского
Ирина Павлова (в блоге Свободное место) 08.01.2013

Глубокоуважаемый Владимир Буковский присоединился к длинному ряду тех, кто не устает заклинать себя и окружающих утверждениями об агонии действующей российской власти. Несмотря на диссидентское прошлое и опыт жизни на Западе, он, к сожалению, продемонстрировал, что тоже находится в плену иллюзий о скором крахе системы - не о смене руководства страны, а именно о крахе системы. При этом он надеется на российские регионы: они сейчас «более активны, чем когда-либо», а потому «могут внести серьезный вклад в протестное движение». Весной будет вторая волна протестного движения, с «которой так просто не справиться». Такой прогноз Буковский делает, основываясь на своем видении событий конца 1980-х – начала 1990-х, когда решающую роль в крахе коммунистической системы, по его мнению, сыграла деятельность Межрегиональной депутатской группы, поддержанная массовыми забастовками горняков.

И это при том, что сегодня можно считать доказанным, что перестройка была спланированной операцией КГБ, направленной на перехват власти у партийного аппарата аппаратом спецслужб с целью приватизации государственной собственности, что никакой народной, а тем более демократической революции в августе 1991 года не было, что массовый энтузиазм и протестные выступления были использованы, а затем быстро канализированы в нужном направлении. Причем тогда при смене руководства был сохранен сам механизм коммунистического властвования – факт, который остается в тени и высвечивается лишь благодаря воспоминаниям некоторых наиболее проницательных современников, как, например, Симон Кордонский: «Я-то помню другое: десятки мелких чиновников бывшего ЦК КПСС, обслуживающих реформаторов на Старой площади, заботливое сохранение ими информационной и обеспечивающей инфраструктуры ЦК, его документооборота и многого другого…».

Однако сейчас речь все-таки не о недавнем прошлом, а о российском настоящем. А здесь я бы хотела обратить внимание на несколько принципиальных моментов.

Во-первых, в связи с принятием закона Магнитского у многих вспыхнула надежда на то, что на Западе вот-вот начнется широкомасштабная борьба с российским теневым капиталом, которая ударит по нынешнему режиму. Буковский тоже надеется, что Страсбургский суд опротестует недавний закон о «государственной измене» и это каким-то образом повлияет на российское руководство. Это при том, что он прекрасно знает, насколько западный мир сегодня разбалансирован в смысле защиты своих базовых ценностей, насколько занят собственными проблемами, как обмельчали его элиты и как они коррумпированы своим сотрудничеством с Кремлем. В этих условиях трудно ожидать от западных лидеров серьезного и последовательного давления на Россию даже после принятия закона Магнитского. Тем более еще неясно, как именно этот закон будет претворяться в жизнь.

На моем столе сейчас лежит несколько книг о советском влиянии в американском истеблишменте 1930-1940-х годов. Размах этого влияния впечатляет, причем сегодня документально подтверждены имена и фамилии этих людей. Что уж говорить о сегодняшнем времени, когда представители западной элиты открыто приезжают на заседания Валдайского клуба, а потом выступают высокооплачиваемыми советниками, формируя мнение правителей в своих странах.

Во-вторых, когда заходит речь о скором крахе системы, надо прямо ответить на вопрос: а заинтересована ли в этом протестующая российская общественность? Да, она стремится сменить президента Путина и уменьшить коррупцию во власти. Однако, представляя Кремль только в имидже воровской власти и не уставая расцвечивать его новыми красками, эта общественность не подвергает сомнению краеугольный принцип системы – великодержавие. Поэтому идеологи протестантов говорят только об антикриминальной революции, а не о пересмотре долгосрочной великодержавной стратегии Кремля, принципов его внешней политики и действий в отношении независимых государств на постсоветском пространстве, а также планов по милитаризации страны. Иначе нельзя объяснить, почему такие оппоненты режима, как Дмитрий Быков, Александр Гольц, Дмитрий Орешкин, Кирилл Рогов, Георгий Сатаров и многие другие, входят в Совет по внешней и оборонной политике.

В тени остается главная цель великодержавной стратегии Кремля – ослабить Запад, в первую очередь США, взять реванш за поражение в холодной войне и распад СССР. С помощью своих интеллектуальных помощников из этого Совета Кремль прекрасно изучил слабости западных лидеров и в своем общении с ними умело играет на этих слабостях. Он не только не боится Запада, а относится к нему весьма снисходительно. Более того, прямо использует его в своих планах. Кстати, одновременно с запрещением вывозить российских сирот в Америку Путин подписал закон, продлевающий визы бизнесменам и тем, кто будет работать в Сколкове, с одного года до пяти лет.

Так что западные бизнесмены вместе с российскими будут еще и трудиться над претворением в жизнь долгосрочной стратегии Кремля. Уже трудятся. Как при Сталине. А вместо раскулаченных крестьян и заключенных новые газопроводы и нефтепроводы будут строить мигранты. Уже строят. И здесь тоже весьма кстати оказывается недавно подписанный закон о порядке использования труда мигрантов российскими работодателями.

В-третьих, можно ли надеяться на массовое протестное движение в регионах и при этом игнорировать факт полной зависимости российского населения от власти? Кремль ведь не просто сосредоточил государственную собственность страны в руках доверенных лиц, но и взял народ России на содержание. Причем обеспечил ему более высокий уровень жизни, чем в советское время: квартиры приватизированы, дефицита нет, магазины завалены, слушай, читай и смотри, что хочется. По сути народ России оказался в положении заложников. Другое дело, что это положение для подавляющего большинства оказалось приемлемым, тем более, что и границы открыты для путешествий. Что же касается потенциальных протестантов в народной среде, то, в отличие от конца 1980-х – начала 1990-х, сегодня для них наготове плотный колпак спецслужб и внутренние войска, экипированные самыми современными средствами. Вряд ли на них пойдет с заточками «шпанистая» публика, как полагает Владимир Буковский. Не следует забывать и то немаловажное обстоятельство, что обличать власть позволено в основном в столице, в провинции это чревато самыми серьезными последствиями.

И последнее: разрешив проклятия по своему адресу (наиболее показателен здесь пример «Эха Москвы» с его миллионной аудиторией рассерженных обывателей), Кремль добился предельной девальвации свободного слова. Слово в России всегда значило очень много. В советское время его искали, ловили, слушали, запоем читали самиздат и тамиздат. Сегодня оно не значит ничего. Даже слово Владимира Буковского. Благодаря хитрой и циничной политике «плюрализма мнений» в российском издании люди оказались крайне дезориентированы не только в оценках существующей ситуации в стране и мире, не только в восприятии своего исторического прошлого, но и в нравственных принципах. Для России это новая ситуация, еще не осмысленная до конца. И самая большая проблема для тех, кто всерьез задумывается о будущем страны.