ПРОВОКАТОРЫ ЧУЖИХ КОНФЛИКТОВ
В утреннюю группу пожилых пациентов, чтобы не мешать спонтанности ее участников, пока они только собираются и осваиваются, я как правило входил, когда работа уже в разгаре. А в конце занятия просил каждого коротко рассказать, что в сегодняшней встрече было для него заметно существенным, что он для себя из происходившего вынес. Так случилось и в этот раз.
Но совершенно неожиданно для меня на дежурный этот вопрос: «Что для вас было содержательным сегодня?», пожилая женщина, рассказывая, вдруг, ни с того ни с сего с улыбкой вставила в свой текст совсем не относящееся к ее рассказу сообщение: «А, пока вас не было Т. А. выходила из группы». Как бы между делом это объявив, рассказчица продолжила свой отчет, будто бы не заметив, что сказанное было ябедой. Скорее даже злым доносом! Потому что по правилам кабинета выход из него во время полуторачасового занятия без предварительной договоренности с врачом означает отказ от лечения. (Правило это помогает страдающим, например, «паническими атаками» убедиться, что их приступы не смертельны).
Все, в том числе и сама говорившая, правило это хорошо знали. Реплика напрягла и покоробила всех. Только говорившая будто бы не заметила своего доноса. Она, как ни в чем не бывало улыбаясь, продолжала.
Мне тоже не было понятно, зачем женщина донесла на ту, с кем уже не одну группу сотрудничала. Другие участники, предупреждая репрессивные меры, поспешили мне объяснить, что нарушения не было, и Т. А. не выходила из кабинета, а вышла из круга к своей сумочке за платком или очками – не помню. Но я все-таки попытался выяснить смысл реплики для самой говорившей:
- Вы знаете правило? Да? Вы хотите, чтобы я отказал Т. А. в кабинете? Нет? Это было для вас существенным событием в сегодняшней работе? Нет? Так зачем вы наябедничали на вашего товарища по группе?
- Я не ябедничала.
- Так какое отношение к делу имеет ваше сообщение?
- Не знаю. Само как-то вылетело. Хотела, наверно, вас в известность поставить, что без вас было… - я вспомнил, что говорившая всю жизнь почти паранойяльно ждет от людей каких-то гадостей и подлостей. Всегда в конфликтах. Спросил:
- И часто у вас так «само вылетает»? Не в кабинете – в вашей жизни?
- Не замечала. Не знаю… - смущенно покраснела невольная доносчица.
Есть такая категория людей. Они будто бы со всеми приветливы, улыбчивы, а вам кажется, что вкрадчивы. Они, будто бы просто так, ни к чему, расскажут вашему мужу, что вы – его жена так приветливо разговаривали на такой-то трамвайной остановке с таким-то очень интересным мужчиной,… вскользь спросят с улыбкой у вашей жены, что за шикарную блондинку везли вы – ее муж в своем автомобиле… Есть люди, которые, приветливо улыбаясь, и будто бы о вас же заботясь, и услуживая вам, как-то будто бы по беспечности, постоянно всем на всех доносят. И, как бы случайно, но непременно делают это в присутствии, обязательно в присутствии, заинтересованного лица, которого их сообщение безусловно же заденет. Так они с ноздревской беспечностью провоцируют ревность и раздоры в семьях (в чужих семьях), в коллективе (обычно – в своем): в школе, в медицинском учреждении, в театральном коллективе… Никакой прямой выгоды они от этих провоцируемых ими дрязг вроде бы не получают. Создается впечатление, что втайне они наслаждаются самим созерцанием распаляемой ими эмоциональной драки.
Я не устаю повторять, что «нами правят бесы», то есть те импульсы и чувства, которые мы не уважаем, не хотели бы иметь и, поэтому, не замечаем их себе и не контролируем.
Может быть, нам стоит посмотреть, где и как мы накопили ту зависть, злобу, обиду, которые прут из нас всех очерняющей информацией, страстью всех перессорить, что за ненависть к себе заставляет нас самим себе доказывать, что другие еще хуже!
Может быть, не вредно нам было бы знать те свои негативные чувства, которые без такого знания помимо нашей воли тайно правят нами, заставляя разрушать нашу человеческую среду и нашу же жизнь среди людей. Ведь, сказано же, что «назвать беса значит его оседлать»!

«Мы смотрим на мир через зеркало заднего вида»: интервью Маршалла Маклюэна журналу Playboy
Иван Мин 4 декабря 2013
Глобальная деревня — это мир, в котором мы живем и который придумал Маршалл Маклэюн. Его теория медиа — это философия цифрового века, а прогнозы общественного и технологического развития все еще удивляют своей пророческой глубиной. Как технологии расширяют нервную систему людей, почему города и автомобили исчезнут как динозавры, что такое медиа переживания и зачем человек становится органом размножения машинного мира — T&P совместно с порталом Mcluhan.ru публикуют знаменитое интервью философа журналу Playboy, взятое в 1969 году, но актуальное до сих пор.

— Перефразируя известное одностишие Генри Гибсона из шоу «Смейтесь с Роуэном и Мартином», — «Маршалл Маклюэн, что вы делаете?»
— Я вот иногда думаю. Я же занимаюсь исследованиями. И никогда не знаю, куда они меня приведут. Весь мой труд посвящен прагматичнейшей цели — понять суть технологического прогресса и его социальные и духовные последствия. Но мои книги отображают скорее процесс исследования, а не готовый результат; я стараюсь использовать факты для зондирования почвы, как инструмент провоцирования просветления, как способы распознавания, а не традиционно и безлично, как классификаторы, обозначающие принадлежность фрагментов информации к той или иной категории. Я хочу создать карту новых земель, а не схему старых достопримечательностей.
«Человек не замечает психогенных и социальных последствий новых технологий в той же мере, в какой рыба не замечает воды, в которой плавает»
И я никогда не пытался выдавать свои исследования за новоявленную правду. Я в вечном поиске, у меня нет никаких устоявшихся точек зрения, нет приверженности той или иной теории — будь то моей собственной или чьей-то еще. Собственно, я готов отказаться от любого высказывания, которое сам делал по тому или иному поводу, если ему не нашлось подтверждений или если я обнаружу, что эти высказывания не работают на пользу понимания проблемы. Лучшая часть моей работы по исследованию медиа похожа на труд взломщика сейфов. Я не знаю, что меня ждет там, внутри. Может быть, ничего. Но я сажусь и начинаю работать. Хватаюсь, прислушиваюсь, пробую, принимаю или отметаю результат; подбираю различные комбинации — пока тумблеры не поддадутся, и дверца не откроется.
— Но это ведь очень непоследовательная методология, разве она не чревата ошибками? Или, как выразились бы ваши постоянные критики, — не слишком ли она эксцентрична?
— Подход к изучению окружающего мира должен быть достаточно гибким и адаптивным, чтобы он мог объять саму матрицу окружающего мира, которая находится в постоянном движении. Я считаю себя ученым-универсалом, а не узким специалистом, который вцепился в крохотный клочок науки, объявил его своим интеллектуальным угодьем и не видит ничего другого вокруг. Моя работа, по сути — глубокий анализ — обычная практика для большинства современных дисциплин от психиатрии до металлургии и структурного анализа. Эффективное изучение средств массовой коммуникации занимается не только содержанием, но и самими средствами, а также культурным контекстом, в котором эти средства оперируют. Чтобы обнаружить принципы действия и главные силовые линии какого-либо феномена, необходимо наблюдать его со стороны. В моих исследованиях нет ничего радикального или сенсационного, просто почему-то до меня никому не приходило в голову этим заняться. За последние 3500 лет существования западной цивилизации влияние средств массовой информации — будь то речь, письмо, печать, фотография, радиовещание или телевидение, — систематически недооценивалось исследователями социума. Даже в наше время электронной революции ученые не проявляют намерения к пересмотрению этой по-страусиному невежественной точки зрения.
— Почему?
— Потому что все средства массовой коммуникации — от фонетического алфавита до компьютера — это усилители человеческих возможностей, которые причиняют глубокие и длительные изменения в мире, окружающем человека. Эти усилители акцентируют что-то существующее, интенсифицируют функции различных органов, чувств или навыков. И каждый раз, когда человек пользуется такими усилителями, центральная нервная система как будто вызывает своеобразное онемение задействованной зоны в целях самозащиты, не допуская осознания происходящего. Этот процесс сродни тому, что происходит с телом в результате шока или в условиях сильного стресса, а с умом — в результате того, что Фрейд назвал вытеснением. Я называю эту своеобразную разновидность самогипноза «Нарциссическим наркозом» — синдром, при котором человек не замечает психогенных и социальных последствий новых технологий в той же мере, в какой рыба не замечает воды, в которой плавает. В результате происходит вот что: в момент, когда новое, созданное средствами массовой коммуникации мироустройство становится всеобъемлющим и меняет наш сенсорный баланс, оно также становится для нас невидимым.
Эта проблема актуальна сегодня вдвойне, потому что человек обязан — хотя бы из соображений собственного выживания — осознать, что с ним происходит, каким бы болезненным ни было такое осознание. То, что люди до сих пор не поняли этого в нынешний век электроники, превратило его в эпоху постоянных тревог, а тревоги тут же вызвали к жизни своих двойников — анемию и апатию. Однако, невзирая на человеческие механизмы самозащиты, результирующее поле, созданное электронными средствами, заставляет нас — я бы даже сказал, вынуждает — сделать рывок в направлении осознания бессознательного, чтобы понять, что любая технология — всего лишь дополнение к тому, чем мы являемся сами по себе. Впервые в истории глобальные перемены могут происходить с достаточной скоростью, чтобы такое понимание стало возможным для всего общества в целом. Раньше провозвестниками такого рода просветления были первым делом творцы, у которых была сила — а также смелость — провидца, чтобы слышать истинный язык внешнего мира и связывать его с миром внутренним.
— Почему так выходит, что подобного рода связи и тенденции их развития очевиднее творцам, а не ученым?
— Потому что неотъемлемая часть творческого вдохновения — постоянная интуитивная настроенность на малейшие перемены в окружающем мире. Именно творцы во все времена первыми замечали изменения, происходившие с человеком в результате появления новых средств познания; именно они знали, что будущее начинается сейчас и старались подготовить для него стезю через творчество. Однако большинство людей — от водителей грузовиков до образованных брахманов — по-прежнему пребывают в блаженном неведении того, что с ними делают средства массовой информации; они не могут этого понять, потому что их собственные возможности миропонимания замещены этими средствами; им не очевидно, что дело в самих средствах, а не в информации, которую они несут; что сами средства и есть информация — которая перерабатывает, усугубляет и преломляет все ощущения. Так называемое «содержание» этих средств не более значимо в контексте явления, чем корпус в контексте атомной бомбы. Однако возможность осознать искусственные заменители человеческого восприятия, которая раньше была присуща только творцам, сейчас доступна всем, благодаря новой электронной информационной реальности, обеспечивающей новый уровень критического восприятия для людей без этой творческой искры.
— То есть, широкая публика наконец-то начинает улавливать «невидимые» контуры этой новой реальности?
— Люди начинают понимать природу новых технологий, только таких людей пока что мало, и понимание их не слишком четкое. Большинство, как я только что сказал, по-прежнему смотрит на мир как бы через зеркало заднего вида. Я имею в виду, что из–за «невидимости» перемен в момент обновления мироустройства, люди сознают только тот уклад, который предшествовал обновлению. Иными словами, мироустройство становится всем очевидным только в момент, когда его вытесняет новое мироустройство, и мы, тем самым, всегда на один шаг отстаем от реального мира. Поскольку всякая новая технология нас оглушает, мы становимся более чуткими к технологии, которая ей предшествовала — формулируя ее через творчество или через привязанность к приметам и атмосфере, ее характеризующим, как вышло, например, с джазом, и как сейчас получается с отбросами механизированного бытия, которые мы видим в поп-арте.
Настоящее всегда невидимо, потому что слишком сильно бьет по всем органам восприятия. Следовательно, все — кроме творцов, которые постоянно вовлечены в реальность — существуют в дне вчерашнем. В нашу электронную эпоху программного обеспечения на все случаи жизни, мгновенного обмена информацией, мы по-прежнему застряли в эпохе механизмов. А в самый расцвет той прошлой эпохи механики люди жили предшествовавшими ей «пасторальными» ценностями. Весь Ренессанс, все Средневековье — смотрели в сторону Рима; Рим смотрел в сторону Греции; Греция смотрела в сторону догомеровского примитивного прошлого. Мы ставим с ног на голову старый закон просвещения: вместо того, чтобы двигаться от известного к неизвестному, мы движемся от неизвестного к известному — именно так работает наш механизм самозащиты, как только прогресс в очередной раз бьет по нашим органам восприятия.
— Но если этот механизм самозащиты избавляет психику человека от болезненности, связанной с постоянным развитием его нервной системы в сторону обострения восприятия, которое происходит из–за средств массовой информации, — почему вы стремитесь этот механизм отменить и заставить людей воспринимать перемены в мироустройстве?
— Раньше влияние медиа распространялось более постепенно, что в известной мере смягчало восприятие. Сегодня же, в электронный век непрерывной коммуникации, наше выживание — или, как минимум, комфортное существование и счастье — зависят от умения понимать природу окружающего мироустройства. Это умение необходимо, поскольку изменения теперь происходят не так, как в прежние времена: электрические медиа обеспечивают практически непрерывную метаморфозу культуры, ценностей и мировоззрений. Это постоянное превращение настоящего в следующее — причина страданий и потери идентификации, которые возможно компенсировать только через осознание динамики происходящего. Если мы понимаем революционные перемены, происходящие благодаря медиа, мы можем предвосхищать и управлять ими. Если же мы будем упорствовать в добровольном поддержании нашего подсознания в трансе, то мы останемся его рабами.
«Обучение грамоте вырвало человека из племени, вставило ему вместо уха глаз и заменило его чувство целостности, завязанное на коммунальных взаимодействиях внутри племени, на линейные зрительные ценности и фрагментированное сознание»
Благодаря потрясающей скорости движения информации в наши дни, у нас есть возможность прогнозировать, предсказывать и влиять на внешние силы, формирующие действительность, и таким образом снова стать хозяевами своей судьбы. Новейшие возможности человеческого восприятия и то, как они формируют внешний мир — это главные проявления процесса эволюции. А мы все никак не избавимся от иллюзии, что главное — как использовать то или иное средство, а не то, что оно делает и как влияет на нас. Держимся за эту установку, превращаясь в зомби технологической эпохи. Я стал отслеживать и анализировать влияние медиа на человека с начала и до наших времен именно с целью очнуться от этого нарциссического транса.
— Можете рассказать нам историю развития медиа с начала, но вкратце?
— Довольно трудно подобрать краткое изложение, которое вписалось бы в формат такого интервью, но я попробую перечислить основные медиа-прорывы. При этом хочу напомнить, что моя трактовка термина «медиа» очень пространна; она подразумевает вообще любую технологию, усиливающую человеческое восприятие и возможности человеческого тела — это может быть что угодно, от одежды до компьютеров. И еще один ключевой момент, о котором я хочу напомнить — общество всегда формируется непосредственно природой медиа, используемых людьми, а не их содержанием. Любой технологии присущ мидасов эффект: как только в обществе возникает усиление какого-либо явления, все остальное мироустройство тут же начинает меняться, чтобы встроить в себя эту новинку. Как только в обществе появляется новая технология, она тут же меняет всю структуру этого общества. Следовательно, новая технология — революционный по своей натуре ингредиент. Мы можем убедиться в этом, наблюдая, как развиваются электрические медиа. Мы видели это много тысяч лет назад, когда изобрели фонетический алфавит, который в то время был такой же далеко идущей новинкой, имевшей огромные последствия для человечества.
— Какие еще были новинки?
— До изобретения фонетического алфавита человек жил в мире, где все его чувства находились в балансе и реагировали синхронно; это был замкнутый мир глубокого племенного резонанса, в котором была культура устной передачи информации, целиком построенная на преимущественно звуковом восприятии жизни. Слух, в отличие от равнодушного и непредвзятого зрения, гиперэстетичен и сложен, он вносит свой вклад в тесную паутину внутриплеменного родства и взаимных зависимостей, в которой члены группы гармонично сосуществовали. Основным средством общения была речь, и ни один человек не знал ощутимо больше или меньше, чем все остальные — следовательно, в таком обществе не было индивидуализма и специализации, на которых зиждется современная западная «цивилизация». Даже племенные сообщества наших дней не могут понять концепцию «личного» или идею «независимого» человека. Племена, связанные речевой культурой, реагировали и действовали одновременно. Способность действовать без реакции, без вовлеченности, — это свойство «отдельного», оторванного от общества, грамотного человека. Вот еще одна ключевая характеристика, отличающая человека племенного общества от его грамотных потомков: он жил в акустическом пространстве, благодаря чему совершенно иначе воспринимал пространственно-временные связи.
— Что вы подразумеваете под «акустическим пространством»?
— То, что у пространства, мыслимого теми людьми, не было ни середины, ни краев, в отличие от пространства зримого, к которому мы привычны благодаря интенсификации нашего зрения. Акустическое пространство —органично и интегрально, ощущаемо всеми органами чувств одновременно, в то время как «рациональное» или зримое пространство — однообразно, последовательно и непрерывно, и создает замкнутый мир, в котором нет и толики богатого резонанса племенного мира. Наше западное восприятие пространства и времени родилось в момент открытия фонетического письма, как и вся наша западная цивилизация в целом. Человек племенного мира жил сложной, калейдоскопичной жизнью благодаря своему слуху, который, в отличие от зрения, не может фокусироваться и является скорее синестетическим, нежели аналитическим и линейным. Речь — это выражение всех чувств сразу; звуковое поле — синхронно, визуальное — последовательно. Уклад жизни неграмотных людей был однозначным, синхронным и дискретным, и вместе с этим — гораздо более богатым, чем жизнь грамотных людей. Пока люди полагались на устное слово как на источник информации, они были вынуждены жить племенем, чтобы иметь доступ к информации. Кроме того, поскольку устное слово более эмоционально окрашено, нежели написанное, — благодаря интонированию, передающему злость, радость, скорбь, страх, — то племенной человек был более спонтанен и подвержен страстям. Полагавшийся на аудиальное восприятие мира он приобщался к коллективному бессознательному и жил в самодостаточном магическом мире, богатом мифами и ритуалами, с непререкаемыми ценностями. Грамотный человек, живущий в зрительном пространстве, создает вокруг себя разрозненный мир, разбитый на фрагменты, формулировки, индивидуализм, логику и специфику.
— Значит, именно появление фонетической грамоты дало такой глобальный толчок к смене ценностей от племенной вовлеченности в общину к «цивилизованной» разобщенности?
— Да, именно. Любая культура состоит из последовательности сенсорных ощущений: осязание, вкус, слух и обоняние были развиты до значительно большей степени, чем зрение. И в этот мир попала бомба фонетического алфавита, которая поставила зрение на вершину сенсорной иерархии. Обучение грамоте вырвало человека из племени, вставило ему вместо уха глаз и заменило его чувство целостности, завязанное на коммунальных взаимодействиях внутри племени, на линейные зрительные ценности и фрагментированное сознание. Фонетический алфавит как продолжение и усугубление зрительной функции значительно обесценил роль слуха, осязания, вкуса и обоняния, проникая в дискретную культуру племенного человека и облекая ее живую гармонию и сложную синестезию в однообразную, соединенную и визуальную форму, до сих пор кажущуюся нам нормой «рационального» мировосприятия. Человек цельный превратился в человека фрагментированного; алфавит разбил заколдованный круг и резонирующую магию племенного мироздания, взрывая племя и превращая его в собрание обедненных, разрозненных «индивидуумов» — человеческих единиц, функционирующих в мире линейного времени и евклидова пространства.
— Однако грамотность существовала в древнем мире и до изобретения фонетического алфавита. Почему в то время она не разбила племенное мироустройство?
— Фонетический алфавит не изменил и не усугубил человеческие характеристики только тем, что дал нам возможность читать. Вы правильно говорите — племенная культура умела со-существовать с письменностью на протяжении тысячелетий. Но фонетический алфавит радикальным образом отличался от прежних и более насыщенных иероглифических и идеограммных культур. Письменность древнеегипетской, вавилонской, майянской и китайской культур была продолжением сенсорных возможностей в том смысле, что являла собой графическое выражение реальности; в каждой из них было огромное количество знаков для обозначения всего многообразия информации, существовавшей в тогдашних обществах. Это не то же самое, что фонетическое письмо, которое использует семантически бессмысленные буквы для обозначения семантически бессмысленных звуков и при этом способно, при помощи горстки значков передать все смыслы и все языки.
«Если фонетический алфавит ударил как бомба, то печатный станок обрушился как 100-мегатонная водородная бомба»
Это достижение потребовало отделить визуальное и аудиальное от семантического и смыслового, чтобы визуально передать звук речи, образуя барьер между человеком и вещественным миром и создавая дуализм зримого и слышимого. Это вырывает зрительную функцию из устойчивой взаимосвязи с другими сенсорными ощущениями, приводя к отрицанию сознанием важных составляющих нашего сенсорного мировосприятия и, как результат, — вызывая атрофию подсознания. Сенсорный баланс, или гештальтная взаимосвязь сенсорных ощущений, — вкупе с психической и социальной гармонией — были разрушены, а зрительная функция оказалась избыточно развита. Ни одна другая письменность не приводила к таким последствиям.
— Почему вы так уверены, что все это произошло исключительно из–за фонетической грамоты? Равно как в том, что все действительно именно так произошло?
— Не нужно отправляться на 3000 или 4000 лет назад во времени, чтобы увидеть, как этот процесс работает. В современной Африке достаточно обучить одно поколение членов племени грамоте, чтобы люди отделились от племенного мировосприятия и существования. Когда племенной человек осваивает фонетическую грамоту, у него появляется более совершенное интеллектуальное восприятие мира и абстрактное мышление, но при этом он неминуемо теряет большую часть своего чувства семейственности и общности с родным окружением. Именно такое разделение на зрение, звук и значение имеет глубокий психологический эффект — у человека обедняется воображение, он начинает страдать от неминуемой разлуки с прежней эмоциональной и сенсорной жизнью. Он начинает рассуждать линейными последовательностями, начинает сортировать информацию по классам и категориям. Поскольку знание увеличивается благодаря алфавиту, его становится возможным фиксировать и разбивать на фрагменты в соответствии с любыми характеристиками, и отсюда берутся корни деления на социальные роли, кастовость, национализм, дискриминация по уровню образования и т.п. — и в процессе этого разделения в жертву приносится сенсорная взаимосвязь, присущая племенному обществу.
— Но разве потеря племенным человеком общинных ценностей не компенсируется преимуществами в виде просвещения, понимания, культурного разнообразия?
— Ваш вопрос отражает все укоренившиеся предубеждения образованного человека. Вопреки популярному взгляду на процесс «цивилизации», который Вы только что озвучили, грамота создает людей, которые намного менее сложны и отличаются от тех, кто развивался в сложной сети устного племенного общества. Люди из родовой общины, в отличие от среднего Западного человека, различались не благодаря профессиональным навыкам или внешним данным, а благодаря особенному эмоциональному фону. Внутренний мир человека общины был сложным коктейлем сложных эмоций и чувств, которые грамотные люди западного мира подавляли во имя эффективности и практицизма. Алфавит служил нейтрализации всех этих богатых отличий племенных культур, переводя их сложности в простые визуальные формы; а как вы помните, зрение — это то, единственное что позволяет нам отделиться; все остальные чувства вовлекают нас, в то время, как разделение, порожденное грамотностью выделяет и детрайбализует (от англ. Tribe — племя.) человека. Он отделяется от племени, как человек с превосходством зрения, разделяющий стандартизированные взгляды, привычки и отношения с другими цивилизованными людьми. Но у него также есть огромное преимущество перед другими непросвещенными членами племени, которые сейчас, также как и в древние времена, искалечены культурным плюрализмом, уникальностью и дискретностью — ценностями, которые делают Африканцев такой легкой добычей для Европейских колониалистов, какой варвары были для Греков и Римлян. Только алфавитные культуры, преуспели в овладении соединенными линейными последовательностями, как средствами социальной и психической организации, а также в разделении всех видов опыта на отдельные непрерывные единицы — другими словами — в применении этих знаний — это и стало секретом власти Западного человека над другими людьми, а также окружающей средой.
— Не хотите ли вы сказать, что появление фонетического алфавита стало не шагом вперед, как это обычно считалось, а обернулось духовной и социальной катастрофой?
— И то, и другое. Я постараюсь избежать количественных оценок в этой области, но есть много свидетельств, позволяющих предположить, что человек заплатил слишком большую цену за свое новое окружение из высоких технологий и значений. Шизофрения и отчужденность могли быть неизбежными последствиями способности писать и читать. Это метафорически значимо, я подозреваю, что в древнегреческих мифах именно Кадмус, который принес людям алфавит, посеял зубы дракона, выросшие из земли в виде вооруженного войска. Когда зубы дракона или технологические изменения посеяны, мы пожинаем ураган насилия. Мы ясно видели подобное в классические времена, хотя это несколько сдерживалось тем, что фонетическая грамотность не одержала скорой победы над примитивными ценностями и институтами; она проникала в древнее общество в ходе постепенного, но неизбежного процесса эволюции.

— Как долго существовал родовой строй?
— В изолированных районах он продержался до изобретения книгопечатания в XVI веке, ставшим чрезвычайно важным для расширения фонетической грамотности. Если фонетический алфавит ударил как бомба, то печатный станок обрушился как 100-мегатонная водородная бомба — книги начали воспроизводиться бесконечное количество раз, а всеобщая грамотность стала наконец достижима, сделав книги портативной индивидуальной собственностью. Шрифт, прототип всех машин, обеспечил первостепенность визуального и, наконец, предрешил судьбу племенного человека. Новые медиа с линейным, однообразным, повторяемым шрифтом, воспроизводили информацию в неограниченных количествах и невероятных доселе скоростях, давая таким образом, полное доминирование человеческому зрению над другими чувствами. В качестве серьезного расширения человека, это трансформировало и изменило всю его окружающую среду, психическую и социальную, став напрямую ответственным за такие разнообразные явления как национализм, Реформация, появление конвейера, с его отпрыском — Индустриальной революцией, появление всей концепции детерминизма, Картезианских и Ньютоновских концепций вселенной, перспективы в искусстве, нарративной хронологии в литературе и интроспекции внутреннего направления в психологии, усилившей тенденции к индивидуализму и специализации, возникшей за 2000 лет до фонетического алфавита. Раскол между мыслью и действием стал институцианализирован, а фрагментированный человек, отделенный алфавитом, был расчленен на мелкие кусочки. Начиная с этой точки, Западный человек стал Гутенберговским человеком.
— Даже принимая идею о том, что технологические инновации порождают далеко идущие изменения в окружающей среде, многим Вашим читателям остается непонятно, каким образом развитие печати может привести к таким, по-видимому, не связанным явлениям, как национализм и индустриализация.
— Ключевое слово — «по-видимому». Посмотрите ближе на национализм и индустриализацию, и вы увидите, что причина обоих явлений — взрывное развитие печати в XVI веке. Национализм не существовал в Европе до эпохи Возрождения, в которую типографии позволили каждому грамотному человеку увидеть свой родной язык аналитически, как целостную сущность. Печатный станок, распространяя копии книг и печатных материалов по всей Европе, превратил местные диалекты в единую закрытую систему национальных языков — вариант того, что мы называем масс-медиа, породившего всю концепцию национализма.
Личность, только что гомогенизированная печатью, увидела концепцию нации как глубокий и заманчивый образ групповой судьбы и статуса. При помощи печати впервые стали возможны единообразие денег, рынков и транспорта, создававшие экономическое и политическое единство и запустившее все динамически централизующиеся энергии современного национализма. Создав скорость движения информации, недостижимую до появления печати, революция Гутенберга произвела новый тип визуально ориентированной национальной единицы, постепенно объединяющейся в коммерческой экспансии, до момента становления Европы, как сети государств.
Воспитывая непрерывность и соревновательность внутри гомогенной и соприкасающейся территории, национализм не только выковал новые нации, но и предрек судьбу старых, коллективных, не соревновательных и дискретных средневековых гильдий вместе со структурами семейной социальной организации; печать требовала и персональной фрагментации и социального единообразия, естественным выражением которого было национальное государство. Ускорение информационных потоков, вызванное просвещенным национализмом, усилило специализацию, основанную на фонетической грамотности и воспитанную Гутенбергом, сделав ненужными такие энциклопедические фигуры как Бенвенуто Челлини — ювелир-наемник-художник-скульптор-писатель, Ренессанс стал тем, что уничтожило человека эпохи Ренессанса.
— Почему Вам кажется, что Гутенберг заложил основы индустриальной революции?
— Эти двое идут рука об руку. Вспомните, печать была первой механизацией сложного ручного труда; создав аналитическую последовательность пошагового процесса, она стала шаблоном для всей последующей механизации. Наиболее важным качеством печати является ее повторяемость; это визуальное утверждение, которое может быть повторено бесконечное число раз, а повторяемость — это основа механических принципов, трансформировавших мир со времен Гутенберга. Типография, производя первый повторяемый товар, также создала и Генри Форда с первым конвейером и массовым производством. Печатный станок был прототипом всего последующего индустриального развития. Без фонетической грамотности и печатного пресса, современная индустриализация была бы невозможна. Необходимо понимать грамотность, как печатную технологию, сформировавшую не только производство и маркетинг, но и все другие сферы нашей жизни — от образования до городского планирования.
«Даже если бы Гитлер передавал лекции по ботанике, какой-нибудь другой демагог начал бы использовать радио для ретрайбализации немцев, вновь зажигая темную, атавистическую сторону племенной культуры»
— Похоже, вы утверждаете, что практически любой аспект современной жизни является прямым следствием изобретения печатного станка Гутенбергом?
— Каждый аспект Западной механической культуры был сформирован печатной технологией, но современный век — это век электрических медиа, создающих окружающие среды и культуры, противоположные механическому потребительскому обществу, полученному из печати. Печать вырвала человека из его традиционной культурной матрицы, показав как свалить индивидов в одну индустриальную и национальную кучу, сохраняя до сегодняшнего дня типографический транс Запада, в то время как электронные медиа начали пробуждать нас. Галактика Гутенберга затмевается созвездием Маркони.
— Вы описали это созвездие общими словами, но чем именно являются электрические медиа, которые, по вашему, вытеснили старые механические технологии?
— Электрические медиа — это телеграф, радио, фильмы, телефон, компьютер и телевидение — все они не только усилили какую-то одну функцию, как это делали старые механические медиа, т. е. колесо — усиление ноги, одежда — кожи, фонетический алфавит — глаз, они усилили и вынесли наружу всю нашу нервную систему, трансформируя таким образом все аспекты нашего социального и психического существования. Использование электронных медиа разрушило барьер между фрагментированным человеком Гутенберга и целостным человеком, так же как фонетическая грамотность разрушила барьер между говорящим племенным человеком и визуальным человеком.
В действительности, сейчас мы можем взглянуть на 3000 лет разных степеней визуализации, атомизации и механизации, чтобы наконец увидеть в механической эре интерлюдию между двумя великими органическими эрами культуры. Эра печати, продолжавшаяся примерно с 1500 до 1900, была погребена телеграфом, первым из новых электрических медиа, а дальнейшие похоронные ритуалы были осуществлены благодаря восприятию «искривленного пространства» и не-Евклидовой математики в ранние годы века, возродившего дискретные пространственно-временные концепции племенного человека, которые даже Шпенглер мрачно воспринимал как погребальный звон по западным ценностям просвещения. Развитие телефона, радио, кино, телевидения и компьютеров забило гвозди в гроб еще глубже. Сегодня, телевидение наиболее значимо из всех электрических медиа — проникая почти в каждый дом в стране, оно расширяет центральную нервную систему каждого зрителя по мере своей работы по формированию всей системы чувств человека. Телевидение в первую очередь ответственно за окончание визуального доминирования, характеризующего механические технологии, хотя и все другие электрические медиа также сыграли значимые роли.

— Хотели бы вы легализации марихуаны и галлюциногенов?
— Моя личная точка зрения не имеет значения, так как подобные легальные ограничения бессмысленны и рано или поздно исчезнут. Запрет на наркотики в ретрайбализованной культуре — это тоже самое, что и запрет на часы в механической. Молодежь продолжит «включаться» вне зависимости от того, скольких из них «выключат» в тюрьмах, а подобные запреты лишь отражают культурную агрессию и месть умирающей культуры своему преемнику.
Говоря об умирающих культурах, нужно отметить неслучайность того факта, что в Америке наркотики широко использовали Индейцы, а затем Негры — и те и другие имеют огромное культурное преимущество в этот переходный период, благодаря сохранению своих природных корней. Неважно, какой идеологический покров используется для рационализации культурной агрессии белой Америки против Негров и Индейцев, ведь на самом деле она основана не на цвете кожи и вере в расовое превосходство, а на неразвитом осознании, что Негры и Индейцы — как люди с глубокими корнями в резонирующей эхокамере дискретного, взаимосвязанного племенного мира — на самом деле психически и социально выше фрагментированного, отстраненного и раздвоенного человека Западной цивилизации. Подобное знание, ударяющее прямо в сердце всей социальной системы ценностей белого человека, неизбежно генерирует насилие и геноцид. Как уже говорилось, судьба Негров и Индейцев делает их племенными людьми в фрагментированной культуре — людьми, рожденными впереди, а не позади своего времени.
— Что вы имеете в виду?
— Я говорю о том, что как раз во время ретрайбализации и сплочения белого молодого поколения, Негры и Индейцы подвергаются огромному социальному и экономическому давлению, заставляющему идти их в другую сторону: к детрайбализации и специализации, к отрыву от своих племенных корней, как раз тогда, когда остальная часть общества заново открывает свои. Длительное время содержавшиеся в абсолютно подчиненном социоэкономическом положении, сейчас они принуждены становиться грамотными, ради получения занятости в старой механической среде обслуживания аппаратного обеспечения, вместо того, чтобы адаптировать себя к новой племенной среде программных средств, или электрической информации, как это делает белая молодежь из среднего класса. Нет необходимости говорить о том, что это вызывает огромную психическую боль, переводимую, в свою очередь, в разочарования и насилие.
«США как нация обречены — они в любом случае разделятся на региональные и расовые мини-государства, а подобная война лишь ускорит этот процесс»
Процесс можно наблюдать в микрокосмической наркокультуре; психологические исследования показывают, что Негры и Индейцы, «включенные» при помощи марихуаны, в отличие от белых часто становятся охвачены яростью; у них низкий полет. Они злятся, потому что под действием наркотика понимают, что источник их психической и социальной деградации лежит в механической технологии, от которой уже отрекается белая доминирующая культура, развившая ее — отречение, которое большинство Негров и Индейцев буквально не могут себе позволить из–за своего худшего экономического положения.
Это одновременно и иронично и трагично, и это уменьшает возможность всеобъемлющей расовой разрядки и воссоединения, потому что вместо уменьшения и конечного стирания социопсихических различий между расами происходит расширение этих различий. Похоже, что у Негров и Индейцев всегда плохая карта; сначала они страдали, потому что были племенными людьми в механическом мире, а теперь они пытаются детрайбализоваться и структурировать себя в соответствии с ценностями механической культуры, обнаруживая как расширяется пропасть между этими ценностями и неожиданно ретрайбализующимся обществом. Я опасаюсь, что будущее не очень привлекательно для них — и в особенности для Негров.
— Что именно, как вы думаете, произойдет с ними?
— В лучшем случае, им необходимо будет совершить болезненную подстройку к двум конфликтующим культурам и технологиям. Я серьезно опасаюсь такой возможности, хотя видит Бог, я надеюсь оказаться неправым. Как я уже пытался заметить, одним необратимым последствием любого поиска личности, генерируемого сдвигом окружения, является огромная жестокость. Жестокость обычно была направлена на племенных людей, не принимавших визуально-механическую культуру, как в случае геноцида Индейцев и институциализированной дегуманизации Негров. Сегодня процесс направлен в обратную сторону, и насилие направляется на тех, кто не может ассимилироваться в новом племени во время этого переходного периода. Не из–за цвета кожи, а из–за пребывания в неопределенности между механической и электрической культурами. Негры стали угрозой, соперничающим племенем, которое не может переварить новый порядок. Судьбой подобных племен часто становится уничтожение.
— Что мы можем сделать, чтобы предотвратить подобное?
— Я думаю, первым ценным шагом было бы разъяснение Неграм, так же как и остальной части общества, природы новых электрических технологий и причин, по которым они так необратимо трансформируют наши социальные и психические ценности. Негр должен осознать, что те стороны мышления, о которых его заставляли думать как о «низких» или «отсталых», на самом деле являются высшими атрибутами в новой среде. Западный человек помешан на движущейся вперед повозке пошагового «прогресса», и всегда видит дискретные синестетические взаимоотношения племени как примитивные. Если Негр осознает величайшие преимущества своего наследия, он прекратит свой лемминговый скачок в дряхлеющий механический мир.
Есть ободряющие признаки того, что новое движение «власть черным» — с его акцентом на самоосознании черного населения и возвращении к племенной гордости Африканских культурных и социальных корней — понимает это, но, к сожалению, большинство афроамериканцев все еще нацелены на присоединение к механической культуре. Но если их можно будет убедить следовать тем, кто вновь хочет разжечь искры племенного самоосознания, они окажутся в стратегически выгодном положении для перехода к новым технологиям, используя свои устойчивые племенные ценности для выживания в окружающей среде. Они должны гордится этими ценностями за их радужную окраску, не идущую ни в какое сравнение с бледной грамотной культурой их традиционных повелителей.
Но, как я уже сказал, Негры пробуждают враждебность в белых именно из–за подсознательного ощущения их близости к племенным глубинам, синхронистичности и гармонии, являющейся глубоким и наиболее развитым выражением человеческого сознания. Вот почему белые политические и экономические институты мобилизуются для угнетения Негров — все, от полуграмотных союзов до полуграмотных политиков, чья узкая визуальная культура заставляет их с неугасающим фанатизмом придерживаться устаревшего аппаратного обеспечения и специализированных классифицированных навыков в поделенных на ячейки районах, с вытекающим отсюда стилем жизни. На низшем уровне интеллектуального восприятия в среде белых, аппаратное обеспечение до сих пор считается нововведением и олицетворением определенного статуса, который необходимо достичь. Этот уровень последним подвергнется ретрайбализации и первым начнет то, что может стать полноценной расовой гражданской войной. США как нация обречены — они в любом случае разделятся на региональные и расовые мини-государства, а подобная война лишь ускорит этот процесс.
— На чем вы основываете предположение об исчезновении США?
— На самом деле, в данном случае, как и в большинстве моих работ, я «предсказываю» то, что уже произошло, лишь экстраполируя текущий процесс к своему логическому завершению. Балканизация США как континентальной политической структуры идет уже несколько лет, а расовый хаос всего лишь один из катализаторов изменений. Это не обязательно Американский феномен; как я заметил ранее, электрические медиа всегда производят психически интегрирующие и социально децентрализующие эффекты, а это затрагивает не только политические институты внутри существующего государства, но и сами государства.
По всему миру мы видим как электрические медиа стимулируют появление минигосударств: в Великобритании Уэльс и Шотландский национализм вновь полны сил; в Испании Баски требуют автономии; в Бельгии Фламандцы настаивают на отделении от Валлонцев; в моей собственной стране, Квебекцы находятся на первых этапах войны за независимость; а в Африке мы наблюдаем зарождение нескольких маленьких государств и коллапс нескольких нереальных схем регионального объединения. Эти государства являются прямой противоположностью традиционного централизованного национализма прошлого, того что создал массовые государства, гомогенизировав отдельные этнические и лингвистические группы в пределах одной государственной границы. Новые минигосударства — это децентрализованные племенные агломераты тех же самых лингвистических и этнических групп. Несмотря на то, что их создание может сопровождать насилие, они не останутся враждебными или соревнующимися лагерями, а смогут понять, что племенные связи выходят за пределы их различий, начав жить в гармонии и культурном перекрестном оплодотворением друг друга.
«Взрывная природа новых электрических технологий регрессирует Западного человека назад к открытым плато ценностей просвещения и в сердце племенной тьмы»
Этот пример децентрализованных минигосударств будет повторен в США, хотя я и понимаю, что большинство Американцев все еще считают саму мысль растворения государства непостижимой. США, бывшие первой нацией в истории, начавшей свое государственное существование как централизованная и просвещенная политическая единица, теперь проиграет фильм истории назад, попадая в множество децентрализованных Негритянских государств, Индейских государств, региональных государств, лингвистических и этнических государств и т. д. Децентрализация сейчас является горячей темой в 50 штатах — от кризиса школ в Нью-Йорке к ретрайбализованной молодежи, требующей чтобы угнетающие многофакультетные университеты были уменьшены до человеческих масштабов, а государство избавилось от бюрократии. Племена и бюрократия — это противоположные средства социальной организации, которые не могут мирно сосуществовать; одно должно уничтожить и вытеснить другое, или не выживет никто.
— Приняв, лишь на мгновение, вашу точку зрения о «Балканизации» США в этнические и лингвистические минигосударства, не приведет ли это к социальному хаосу и междоусобным войнам?
— Не обязательно. Насилия можно избежать, если мы осмыслим процесс децентрализации и ретрайбализации, приняв его результаты, параллельно пытаясь контролировать динамику изменений. В любом случае, дни остолбеневшего государства закончились; ведь люди не только в США, но и по всему миру объединяются в племя, которое приведет к созданию разных жизнеспособных децентрализованных политических и социальных институтов.
— Как это будет выглядеть?
— Это будет полностью ретрайбализованный мир глубоких вовлечений. С помощью радио, телевидения, компьютеров, мы уже входим в глобальный театр, где происходит весь мир. Вся наша культурная среда, которая когда-то считалась контейнером для людей, была трансформирована этими медиа и космическими спутниками в живой организм, сам по себе содержащийся в новом макрокосмосе или постоянном процессе оплодотворения неземной природы. Дни индивидуализма, частной жизни, фрагментированного или «прикладного» знания, «точек зрения» и специализированных целей замещены глубоким осознанием мозаичного мира в котором пространство и время побеждены телевидением, реактивными двигателями и компьютерами — это одновременный «все и сразу» мир где все резонирует со всем остальным, как во всеобщем электрическом поле, мир в котором энергия генерируется и воспринимается не по традиционным связям, создающим линейный причинно-следственный мыслительный процесс, а по интервалам или промежуткам, которые Лайнус Полинг называет языком клеток, создающим синестетичное прерывистое, интегральное сознание.
Открытое общество, визуальный отпрыск фонетической грамотности, не соответствует сегодняшней ретрайбализированной молодежи; а закрытое общество — продукт речи, технологий для задействования барабанных перепонок, начинает возрождаться. После веков раздвоенных ощущений, современная осознанность вновь становится интегральной и содержательной, по мере того как все человеческое семейство запечатывается во всеобщей оболочке. Взрывная природа новых электрических технологий регрессирует Западного человека назад к открытым плато ценностей просвещения и в сердце племенной тьмы, в то, что Джозеф Конрад назвал «Африка внутри»
— Многие критики чувствуют, что ваша собственная «Африка внутри» обещает быть строго конформистским роящимся миром, где индивид будет полностью подчинен группе, а о личной свободе не будет идти и речи.
— Личные таланты и перспективы не должны заглохнуть в ретрайбализированном обществе; они лишь взаимодействуют с групповым сознанием, что обладает гораздо большим потенциалом для творческой реализации, чем старая разделенная культура. Просвещенный человек отчужден и истощен; ретрайбализированный человек может вести гораздо более богатую и наполняющую жизнь — не жизнь бездумного робота, но участника цельной паутины гармоничных взаимозависимостей. Взрыв электрических технологий превращает грамотного, фрагментированного человека в сложное существо с глубокой структурой и эмоциональной осознанностью своей полной взаимозависимости со всем человечеством. Старое «индивидуалистическое» печатное общество было таким, где индивид обладал «свободой» лишь на отчуждение и раздвоение, аутсайдер без корней, утративший племенные мечты; наша новая электронная среда принуждает к обязательствам и участию, наполняя человеческую душу и социальные потребности на глубинных уровнях.
«Если вам сложно увидеть что-то на столько тривиальное как конец выборов, вы будете абсолютно не готовы к столкновению с приближающейся смертью разговорного языка и его заменой глобальным сознанием»
Племя, которое вы видите, не консервативно лишь потому что оно погружает в себя — в конце концов, больше разнообразия и меньше консервативности может быть в единой семье, а не в городском конгломерате с домами для тысяч семей. Ведь в деревнях вы еще можете найти эксцентричность, а в городских конгломератах лишь однообразие и обезличенность будут окружать вас. Условия глобальной деревни, формируемые электрическими технологиями, стимулируют больше дискретности, разнообразия и распределения, нежели старое механическое и стандартизованное общество; на самом деле глобальная деревня делает максимальное несогласие и творческий диалог неизбежным. Однообразие и спокойствие — это не признаки глобальной деревни; гораздо более возможны конфликты и разногласия, также как любовь и гармония — привычный образ жизни любых племенных людей.
— Несмотря на то, что вы сказали, не были ли просвещенные культуры единственными, кто ценил концепцию индивидуальной свободы, а племенные общества традиционно налагали жесткие социальные табу — как вы и предположили ранее, говоря о сексуальном поведении — безжалостно наказывали всех, не соответствовавших племенным ценностям?
— Мы сталкиваемся с базовым парадоксом всегда, когда обсуждаем личные свободы в просвещенных и племенных культурах. Просвещенное механическое общество отделило индивида от группы в пространстве, породив неприкосновенность личной жизни; в теории — это привело к возникновению личной точки зрения; а на практике к специализации — создав таким образом все ценности ассоциируемые с индивидуализмом. Но в тоже время, печатные технологии гомогенизировали человека, создав массовый милитаризм, массовое сознание и массовое однообразие; печать дала человеку личные привычки и публичную роль абсолютного соответствия стандартам. Вот почему молодежь сейчас приветствует свою ретрайбализацию — они смутно видят в ней освобождение от однообразия, отчуждения и дегуманизации просвещенного общества. Печать централизует общество и фрагментирует сознание, тогда как электрические медиа собирают людей вместе в племенной деревне, создавая богатую и креативную смесь, где в действительности больше возможностей для творческого разнообразия, чем в гомогенизированной массе урбанистического общества Западного человека.
— Утверждаете ли вы сейчас, что в племенном обществе, таком как вы его себе представляете, не будет никаких табу?
— Нет, я не говорю это и не утверждаю, что свобода будет абсолютной — скорее она будет менее ограниченной, чем подразумевает ваш вопрос. Мировое племя будет по своей сути консервативно, также как и все традиционные, нераздельные общества; мифическая окружающая среда существует вне времени и пространства, генерируя таким образом незначительные изменения в обществе. Все технологии становятся частью общего ритуала, которые племя отчаянно пытается сохранить; по своей природе устно-племенное общество, такое как Египет эпохи Фараонов — гораздо более стабильно и долговечно, нежели любое фрагментированное визуальное. Устное и звуковое племенное общество определяется акустическим пространством — полной и одновременной сферой отношений, чуждой визуальному миру, где точки зрения и цели делают социальные изменения неизбежным и постоянным побочным эффектом. Электрически взорванное племенное общество отбрасывает линейное поступательное движение «прогресса». Сейчас мы можем видеть, что с началом глубокого реагирования на проблемы глобальной деревни, мы все становимся реакционерами.
— Это вряд ли можно сказать о молодежи, которая, как вы утверждаете — возглавляет процесс ретрайбализации, и в соответствии с большинством выводов является наиболее радикальным поколением в нашей истории.
— Но вы говорите о политике, о целях и проблемах, которые на самом деле не важны. Я же говорю о том, что результат, а не процесс, ретрайбализации сделает нас реакционерами в наших основных отношениях к ценностям. Как только мы вольемся в магический резонанс племенной эхокамеры, развенчание мифов и легенд будет замещено их религиозным изучением. Внутри всеобщей структуры племенных ценностей, будет непрекращающееся разнообразие — но найдется лишь немного бунтарей, которые смогут бросить вызов племени.
Моментальное вовлечение которое сопровождает моментальные технологии, запускает консервативную, стабилизирующую, гироскопическую функцию в человеке — вот как выразил это второклассник, которого учитель попросил сочинить стихотворение после запуска на орбиту первого спутника: «Звезды так велики / Земля так мала / Оставайся тем кто ты есть». Маленькая девочка, написавшая эти строки, является частью племенного общества; она живет в бесконечно более сложном мире, огромном и вечном — таком, что ни у одного ученого нет инструментов для его измерения или воображения для его описания.
— Если личная свобода все еще будет существовать — хоть и ограниченная некоторыми согласованными табу, что станет с политической системой, наиболее близко ассоциирующейся с ней — демократией? Переживет ли она переход в вашу глобальную деревню?
— Нет, не переживет. Дни политической демократии в той форме, в какой мы ее знаем, закончены. Давайте я вновь сделаю акцент на том, что сама по себе индивидуальная свобода не будет частью нового племенного общества, но она несомненно обретет другие, более сложные измерения. Избирательная урна, например, является продуктом просвещенной Западной культуры — горячий ящик в холодном мире — она совершенно себя изжила. Воля племени выражается при помощи одновременного взаимодействия всех его членов, глубоко связанных и вовлеченных, что делает «частную» урну в закрытой будке для голосования нелепым анахронизмом. Телевизионные сети и компьютеры, «предсказывающие» победителя в выборах Президента еще до их завершения, сделали традиционный процесс голосования ненужным уже сейчас.
В нашем мире программного обеспечения с постоянным движением информации по электрическим системам коммуникаций, политика сдвигается со старого пути политического представительства при помощи избирательного делегирования к новой форме спонтанного общественного вовлечения во все сферы принятия решений. В племенной культуре с постоянным вовлечением, идея «общества» как неоднородного скопления фрагментированных индивидов, непохожих, но способных действовать одинаково, как взаимозаменяемые механические шестеренки в конвейере, вымещается массовым обществом, в котором персональные отличия поощряются, в то время как каждый взаимодействует и реагирует на все раздражители одновременно с другими. Такие выборы, которые происходят сейчас, будут бессмысленны в подобном обществе.
— Как будет определятся популярность в новом племенном обществе, если не будет выборов?
— Электрические медиа открывают совершенно новые возможности для регистрации общественного мнения. Например, старая концепция плебисцита, может получить новую жизнь; телевидение может проводить ежедневные плебисциты, демонстрируя факты 200 000 000 людей и обеспечивая компьютеризированную обратную связь для учета их мнения. Но голосование в традиционном смысле этого слова, будет происходить прямолинейно, по мере нашего перехода от эры политических партий, политических задач и политических целей, к эре коллективного племенного образа и канонических представлений о вождях племени. Но это лишь одна из бесконечного количества новых реальностей, с которыми мы столкнемся в племенной деревне. Нам необходимо понять, что начинается абсолютно новое общество, отрицающее наши старые ценности, обусловленные ими реакции, отношения и институты. Если вам сложно увидеть что-то на столько тривиальное как конец выборов, вы будете абсолютно не готовы к столкновению с приближающейся смертью разговорного языка и его заменой глобальным сознанием.
— Вы правы.
— Давайте я вам помогу. Племенной человек глубоко укоренен в коллективном сознании, пересекающем привычные барьеры времени и пространства. В таком случае, новое общество станет одним мифическим объединением, резонирующим миром, родственным старой племенной эхокамере, где волшебство вновь оживет: мир экстрасенсорного восприятия. Интерес современной молодежи к астрологии, ясновидению и оккультизму — не совпадение. Электрические технологии, которые вы видите, больше не требуют слов, так же как и компьютеры чисел. Электричество делает возможным — уже в недалеком будущем, усиление человеческого сознания в мировом масштабе, без какой-бы то ни было вербализации.
— Вы говорите о телепатии?
— Именно. Уже сейчас компьютеры могут переводить любой код или язык в любой другой код или язык. Если обратная связь с помощью компьютера возможна, то почему бы не засылать мысли туда, где мировое сознание связывается с мировым компьютером? С помощью компьютера мы можем совершить логический переход от перевода языков, полностью обойдя их ради связи со всеобщим космическим бессознательным, в чем-то похожим на коллективное бессознательное представляемое Бергсоном. Таким образом компьютер обещает технологически обусловленное состояние всеобщего понимания и единения, состояние погружения в мировой разум, который может связать человечество в одну семью и создать бесконечность коллективной гармонии и мира. Настоящим предназначением компьютеров, в отличии от быстрого маркетинга или решения технических проблем, является ускорение процесса открытия и управления земными, а в итоге и галактическими, средами и энергиями. Всеобщая психическая интеграция, возможная наконец благодаря электронным медиа, может создать общность сознания, предвиденную Данте в его предсказаниях о том, что человек будет существовать в расколотом и фрагментированном виде, пока не соединится с всеобъемлющим сознанием. В Христианском смысле, это лишь новая интерпретация мистического тела Христа, а Христос, в конце концов, последнее расширение человека.
— Не является ли предположение об электронном мировом сознании скорее мистическим нежели технологическим?
— Да, таким же мистическим, как и большинство передовых теорий современной ядерной физики. Мистицизм — это просто наука завтрашнего дня, о которой мы мечтаем сегодня.

— Несколько минут назад вы сказали, что все традиционные ценности современного человека, его социальные установки и институты, будут уничтожены и замещены в новой электрической эре ей же самой. Это довольно широкое обобщение. Кроме сложных психосоциальных метаморфоз, о которых вы уже говорили, можете ли вы подробнее объяснить некоторые предвидящиеся изменения?
— Трансформации происходят везде вокруг нас. По мере обвала старых систем ценностей, тоже самое будет происходить и со всеми институциональными прикрытиями, а также мусором который они пропагандируют. Города — корпоративные расширения наших физических органов, увядают и переходят, вместе со всеми другими расширениями, в информационные системы, как телевидение и реактивные двигатели — они сжимают время и пространство, делая весь мир одной деревней, разрушая старое различие между городом и деревней. Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес — все они исчезнут как динозавры. Тоже самое произойдет и с автомобилями — они станут ненужными, вместе с городами, которые они сейчас удушают — их место займут антигравитационные технологии. Маркетинговые системы и фондовые рынки, в том виде, что мы их знаем, тоже вымрут как дронты, а автоматизация покончит с традиционной концепцией работы, заместив ее социальной ролью, давая человеку свободно вздохнуть и расслабиться. Электрические медиа создадут мир выбывших из старого фрагментированного общества людей, с его аккуратно поделенными аналитическими функциями, заставляющими людей вливаться в новое сообщество глобальной деревни. Все эти судорожные изменения, как я уже заметил, будут сопровождаться болью, насилием и войной — нормальными признаками поиска самого себя — новое общество появляется так быстро на пепелище старого, что мне кажется мы сможем избежать переходной анархии, предсказываемой многими. Автоматизация и кибернетизация играют ключевую роль в сглаживании этого перехода.
— Каким образом?
— Компьютер может использоваться для управления сетью глобальных термостатов, направляющих жизнь таким образом, чтобы оптимизировать человеческую осознанность. Уже сейчас есть технологические возможности для использования компьютеров при программировании обществ благотворным образом.
— Как вы сможете запрограммировать целое общество, неважно с пользой для него или нет?
— Нет совершенно ничего сложного в том, чтобы заставить компьютеры осуществлять внимательно управляемое программирование сенсорной жизни всего населения. Я знаю, что это звучит довольно фантастично, но если бы вы понимали кибернетику, то пришли к выводу, что мы можем делать это сегодня. Компьютер может запрограммировать медиа на передачу определенных посланий людям тогда, когда они в этом нуждаются, создавая полноценные медиа переживания, захватывающие все чувства. Мы можем запрограммировать на пять часов меньше телепрограмм в Италии, и все начнут читать газеты во время выборов, или добавить 25 часов в Венесуэле, чтобы охладить температуру племени поднятую радио в предыдущем месяце. Таким управляемым взаимодействием всех медиа целые культуры могут быть запрограммированы ради улучшения и стабилизации эмоционального климата, примерно так же как мы учимся сохранять равновесие соревнующихся мировых экономик.
— Как такое программирование окружающей среды, хотя и производимое с хорошими намерениями, отличается от Павловской промывки мозгов?
— Ваш вопрос отражает обычную панику людей, столкнувшихся с неисследованными технологиями. Я не говорю, что подобная паника не правомерна, или что подобное программирование окружающей среды не станет промывкой мозгов, или еще хуже, что такие реакции бесполезны и вредны. Полагая, что программирование обществ может происходить довольно конструктивно и гуманистично, мне не хотелось бы походить на физика, работающего над проектом Хиросима и расхваливающего потенциал атомной энергии в первые дни августа 1945 года. Но надо осознавать,что понимание эффектов медиа дает гражданам защиту от сбоев этих медиа.
«Человек становится органами размножения машинного мира — также как пчела в мире растений» ```
Тревога многих людей, вызванная перспективой корпоративного программирования обслуживающей среды на планете, похожа на страх, что муниципальная система освещения не позволит индивиду подстраивать каждый фонарь до своего любимого уровня яркости. Компьютерные технологии могут — и несомненно будут — программировать целые среды для обеспечения социальных нужд и сенсорных предпочтений сообществ и наций. Содержание этого программирования, тем не менее, зависит от природы будущих сообществ — но все это в наших руках.
— Действительно ли все это в наших руках, или, защищая использование компьютеров для манипулирования целыми культурами, вы на самом деле поощряете человека в отречении от управления своей собственной судьбой?
— Во-первых, и мне жаль повторять эту оговорку, я ничего не защищаю; я лишь пытаюсь предсказать пути развития. Даже если я не согласен с ними или считаю разрушительными, я не могу остановить их — так зачем же тогда терять время на грусть? Как сказал Карлайл об авторе Маргарет Фуллер после ее слов «Я принимаю Вселенную» — «Ей же лучше». Я не предвижу мировой революции Луддитов, разрушающих все оборудование, так что мы можем расслабиться и посмотреть что произойдет с нами в кибернетическом мире. Возмущения по поводу новых технологий не остановят их прогресса.
Необходимо запомнить, что когда бы мы ни начали использовать или осознавать любые технологические расширения самих себя, мы обязательно подчинимся им. Когда бы мы ни смотрели телевизор или не читали книгу, мы принимаем эти расширения в нашу индивидуальную систему и переживаем автоматическое «закрытие» или смещение восприятия; мы не можем избежать этого постоянного подчинения повседневным технологиям, если только не сбежим от них в отшельническую пещеру. Постоянно подчиняясь всем этим технологиям, мы непременно станем считать себя их сервомеханизмами. Таким образом, чтобы хоть как-то использовать их, мы должны служить им как богам. Эскимос — сервомеханизм своего каяка, ковбой — своей лошади, бизнесмен — своих часов, кибернетик — своего компьютера, а вскоре и всего мира. Другими словами, победа принадлежит добыче.
Постоянное изменение человека его собственными технологиями побуждает его к поиску постоянных средств их изменения; таким образом человек становится органами размножения машинного мира — также как пчела в мире растений. Мир машин отвечает взаимностью человеку, награждая его товарами и услугами. Таким образом, взаимоотношения человека и машины симбиотичны по своей сути. Так было всегда, но лишь в электрическую эру у человека появилась возможность осознать свой брак со своими же технологиями. Электрические технологии — это качественное расширение вековых взаимоотношений человека с машиной; отношения между компьютером и человеком в 20-м веке не очень отличаются по своей природе от отношений доисторического человека с его лодкой или колесом — с единственной важной разницей, что все предыдущие технологии были фрагментированы и частичны, тогда как электрические полноценны и всеобъемлющи. Сейчас человек начинает носить свой мозг вне своего черепа, а нервные окончания — вне своей кожи; новые технологии порождают нового человека. Недавний мультик показал маленького мальчика, говорящего своей смущенной маме: «Я стану компьютером, когда вырасту». Юмор часто становится пророчеством.
— Если человек не может прервать свою трансформацию технологиями или трансформирование себя в технологии — как он может контролировать и направлять процесс изменений?
— Первый и наиболее важный шаг, как я сказал в начале — это просто понимание медиа и его революционных воздействий на все психические и социальные ценности и институты. Понимание — это половина победы. Центральной целью всей моей работы является передача послания, говорящего о том, что понимая медиа и то, как они расширяют человека, мы получаем возможность контролировать их. И это важная задача, потому что прямой интерфейс между аудиотактильным и визуальным восприятием существует везде вокруг нас. Ни один гражданин не сможет избежать этого блицкрига с окружающей средой, потому что здесь, на самом деле, негде спрятаться. Но если мы продиагностируем то, что с нами происходит, то сможем уменьшить ярость ветра перемен и привнести лучшие элементы старой визуальной культуры в мирное сосуществование с новым ретрайбализованным обществом во время переходного периода.
Если же мы будем настаивать на нашем привычном подходе, основанном на взгляде в зеркало заднего вида, на все эти решительные перемены, то вся наша Западная культура будет уничтожена и сметена в мусорную корзину истории. Если бы просвещенный Западный человек был действительно заинтересован в сохранении наиболее креативных аспектов его цивилизации, он бы не укрывался в своей башне из слоновой кости, оплакивая перемены, но прыгнул бы в водоворот электрических технологий и, поняв его, начал бы управлять новой средой, переделав башню из слоновой кости в контрольный пункт. Но я могу понять его враждебное отношение, потому что когда-то я разделял его зрительные предпочтения.

— Что изменило ваше мнение?
— Опыт. Долгие годы до написания моей первой книги, «Механическая невеста», я склонялся к очень моралистичной точке зрения на все технологии, связанные с окружающей средой. Я испытывал отвращение к машинам, я ненавидел города, я приравнивал Индустриальную Революцию к первородному греху, а средства массовой информации к Грехопадению. Короче говоря, я отрицал почти все элементы современной жизни в пользу утопизма Руссо. Но постепенно я понимал, каким стерильным и непригодным было такое отношение, и я начал осознавать, что все великие художники 20 века — Йейтс, Паунд, Джойс, Эллиот — открыли абсолютно другой подход, основанный на идентификации процессов познания и созидания. Я понял, что художественное созидание — это воспроизведение обычного опыта, — от мусора до сокровищ. Я перестал быть моралистом и стал учеником.
Как приверженец литературы и традиций просвещения, я начал изучать новую среду, подвергнувшую опасности мои ценности, и вскоре я понял, что они не могут быть низвергнуты моралистическими оскорблениями или набожным негодованием. Исследования показали, что требуется абсолютно новый подход — и для того чтобы спасти то, что заслуживало спасения в нашем Западном наследии, и для того, чтобы помочь человеку найти новую стратегию выживания. Я частично применил такой подход в «Механической Невесте», попробовав погрузить себя в рекламные медиа для того, чтобы понять их воздействие на человека, но даже здесь прокралась моя склонность к старой просвещенной «точке зрения». В любом случае, книга появилась как раз тогда, когда телевидение делало свои основные характеристики ничего не значащими.
Вскоре я понял, что понимания симптомов изменений было недостаточно; человек должен понимать причину, потому что не без осознания ее социальные и психические эффекты новых технологий не могут быть нейтрализованы или изменены. Но я также понял, что в одиночестве индивид не может завершить эти защитные модификации; они должны быть коллективным эффектом общества, потому что они затрагивают все общество; индивид безнадежен против проникновения изменений окружающей среды: нового мусора в эту хаотичную эру. Только социальный организм, объединившись и приняв вызов, может двигаться ему на встречу.
К сожалению, ни одно общество в истории не обладало достаточными знаниями о силах, трансформирующих его, а соответственно не могло контролировать и направлять новые технологии, в то время как они изменяли человека. Но сегодня изменения происходят так моментально, что становится возможным создание образовательной программы, которая позволит нам поймать узды нашей судьбы. Однако чтобы сделать это, мы должны в первую очередь понять, какая терапия необходима для достижения эффектов новых медиа. При этом возмущение по поводу тех, кто понимает природу этих эффектов, не заменит осознанности и проницательности.
— Вы говорите об атаках критиков, которым подверглись некоторые из ваших теорий и предсказаний?
— Да. Но я не хочу жестко отзываться о своих критиках. Я, конечно же, высоко ценю их внимание. В конце концов, недоброжелатели работают на нас без устали и бесплатно. Это так же хорошо, как быть запрещенным в Бостоне. Но, как я уже сказал, я могу понять их враждебное отношение к изменению окружающей среды, потому что когда-то разделял его. Они показывают обычную реакцию человека, столкнувшегося с инновациями: барахтанье в попытках адаптации старых действий к новым ситуациям или просто запрет и игнорирование предвестников перемен — практика, отточенная еще Китайскими императорами, казнившими посланников, приносивших плохие новости. Новая технологическая среда генерирует много боли среди тех, кто меньше всего готов к изменению своих старых систем ценностей. Образованные люди видят в новой электронной среде куда больше угрозы, чем те, кто меньше предан грамотности как образу жизни. Когда индивид или социальная группа чувствуют, что их личность подвергается риску социальных или психических перемен, естественной защитной реакцией становится яростное нападение. Но несмотря на всех их жалобы, революция уже происходит.
— Вы объяснили, почему избегаете одобрения или неодобрения этой революции в своей работе, но у вас наверняка есть личное мнение?
— Мне не нравится говорить людям что хорошо, а что плохо в социальных и психических изменениях, вызванных новыми медиа, но если вы все же настаиваете, то я должен сказать, что воспринимаю сдвиги к репримитивизации нашей культуры с неудовлетворением и неприязнью. Я вижу процветание богатого и креативного ретрайбализованного общества — свободного от фрагментации и отчуждения механической эры, восходящего из этого травматического периода столкновения культур; но процесс изменений не вызывает у меня ничего кроме отвращения. Как человек, воспитанный на Западных традициях просвещения, я не приветствую растворение этих традиций при помощи электрического вовлечения всех чувств: мне не нравится разрушение округи высотными зданиями или кутежами, вызванными болью от поиска самих себя. Никто не может быть менее восторженным насчет этих радикальных изменений, чем я. Ни по темпераменту, ни по убеждениям я не являюсь революционером; я предпочитаю стабильную, неизменяющуюся окружающую среду, со скромным обслуживанием и человеческими масштабами. Телевидение и все остальные электрические медиа разрушают саму материю нашего общества, и, как человек, вынужденный обстоятельствами жить внутри этого общества, я не радуюсь его дезинтеграции.
Видите, я не крестоносец; воображаю, что был бы счастлив жить в безопасной дограмотной среде; я бы никогда не не предпринял попыток изменить мой мир к лучшему или худшему. Таким образом, у меня не вызывает радости наблюдение травматических эффектов воздействия медиа на человека, хотя мне и доставляют удовольствие попытки понять их методы работы. Подобное постижение в своей основе холодно, так как это одновременно и вовлечение и отделение. Такая позиция необходима при изучении медиа. Необходимо выйти из среды, поместить себя вне битвы, чтобы изучить и понять расположение сил. Жизненно важно занять положение надменного превосходства; вместо того, чтобы забиться в угол и причитать о том, что медиа делает с нами, человек должен идти прямо вперед и ударять их по электродам. Они прекрасно отвечают на такое воздействие, становясь рабами, а не хозяевами. Но без этого отчужденного вовлечения, я бы никогда не смог объективно наблюдать за медиа; я был бы похож на осьминога, цепляющегося за Эмпайр стейтс билдинг. Так что я использую величайшее благо культуры просвещения: возможность действовать без вовлечения, своего рода специализацию в растворении — то, что всегда было движущей силой Западной цивилизации.
«Мы находимся на пороге освобождающего и освежающего мира, где все человеческое племя сможет действительно стать одной семьей, а человеческое сознание освободится от оков механической культуры»
Западный мир революционизируется электрическими медиа с такой же скоростью, как Восток становится похожим на Запад. И хотя то общество, что вот-вот появится, может превосходить наше, сам процесс изменений мучителен. Я должен двигаться через эту приносящую боль переходную эру, как ученый двигался бы через мир заболеваний; как только хирург становится лично вовлечен и обеспокоен состоянием своего пациента, он теряет свою силу и возможность помочь этому пациенту. Клиническая беспристрастность — это не какая-то высокомерная поза, которую я принимаю, она не говорит о недостатке сострадания с моей стороны; это просто стратегия выживания. Мир в котором мы живем, совсем не тот, который я бы спроектировал сам, но я должен в нем жить, так же как и те студенты, которых я учу. Я должен сделать так, чтобы они избежали роскоши морального негодования или устаревшей безопасности башни из слоновой кости, чтобы они шли прямо на механическую свалку изменений окружающей среды и прорыли экскаватором мой путь к пониманию содержания и линий силы, чтобы осознать, как и зачем они преобразовывают человека.
— Несмотря на ваше личное неприятие сдвигов, вызванных новой электрической технологией, вы похоже чувствуете, что если мы поймем и повлияем на то, как она воздействует на нас, то это может привести к возникновению менее фрагментированного общества. Будет ли правильным сказать, что вы оптимистично смотрите в будущее?
— Есть основания и для оптимизма и для пессимизма. Расширения человеческого сознания, вызванные электрическими медиа, возможно войдут в новое тысячелетие, но они обладают потенциалом для появления Анти-Христианско-Йейтсового чудовища, по крайней мере приближают час, когда он родится, скорее всего в Вифлееме. Подобные катаклизмы морально нейтральны; но мы можем по-разному их воспринимать и реагировать на них, а это определит общие психические и социальные последствия. Если мы вовсе откажемся их воспринимать, то станем их слугами. Мировой поток движения электронной информации неизбежно начнет бросать нас из стороны в сторону как пробку в штормовом море, но если мы сохраним спокойствие во время погружения в водоворот, изучая этот процесс по мере его развития, то сможем пройти через это.
Лично я обладаю сильной верой в жизнеспособность и приспособляемость человека, смотрю в завтрашний день с волнением и надеждой. Я чувствую, что мы находимся на пороге освобождающего и освежающего мира, где все человеческое племя сможет действительно стать одной семьей, а человеческое сознание освободится от оков механической культуры и уйдет странствовать в космос. У меня глубокая и неизменная вера в человеческий потенциал роста и обучения, ради погружения в глубины самого себя и изучения песен, которые оркестрирует вселенная. Мы живем в переходную эру глубокой боли и трагичного поиска самих себя, но агония нашей эры — это труд ради возрождения.
Я предполагаю, что грядущие десятилетия трансформируют планету в произведение искусства; новый человек, подключенный к космической гармонии, выходящей за пределы времени и пространства, начнет серьезно заботиться и формировать каждый земной артефакт, включая себя, так, как если бы это было произведение искусства. Впереди долгий путь, а звезды лишь промежуточные станции, но мы уже начали наше путешествие. Быть рожденным в эту эру — ценный дар, и я сожалею о перспективе моей собственной смерти, только потому, что многие страницы судьбы человечества, если вы простите мне Гутенберговские аналогии, останутся непрочтенными. Но возможно, как я уже пытался продемонстрировать в исследовании постграмотной культуры, история начинается только тогда, когда закрывается книга.

Перевод Константина Елфимова и translated.by