― Про морально-репрессивное сознание чуть подробнее, если можно.

― Сошлюсь на историю, которую я как-то услышал от философа Сергея Чижкова. В контексте вашего вопроса важна не столько она сама, сколько реакция журналистов, которым он рассказал эту историю на каком-то семинаре. Во времена Николая I некая дама вышла замуж за вдовца, у которого была дочка. Вскоре он умер, и дама эта решила всю его собственность прибрать к рукам, отправив дочку в монастырь. Каким-то образом история дошла до царя, и он поручил разобраться в ней Бенкендорфу. И тот разобрался: у коварной дамы все отобрали, в монастырь упекли уже ее, а все наследство передали обиженной ею дочке. Как, думаете, отреагировала интеллигентная журналистская аудитория на такой финал? Она отреагировала на него аплодисментами!

Это и есть доправовое морально-репрессивное сознание. Правовую коллизию оно склонно оценивать, руководствуясь чувством справедливости и жаждой репрессивного возмездия за несправедливость. Представлению о праве тут нет места. Поэтому почти уверен, что в той аудитории, начни кто-то рассказывать об институционально-правовом измерении государственного устройства и его важности, о конституционализме и всем том, о чем мы с вами говорим, аплодисментов бы точно не дождался, да и внимания вряд ли. Это не интересно, потому что культурной традицией это отторгается. Не будем все же забывать, что феномен, отмеченный Кистяковским, был характерен в свое время для всех течений русской общественной мысли — для славянофилов и западников, Толстого и Достоевского, народников и марксистов.

― Может быть так, что идея конституционной реформы не воспринимается, поскольку выглядит заведомо утопической?

― Есть такое ощущение. Мне она тоже порой таковой кажется. Но потом я начинаю думать, что если под утопичностью понимать нереализуемость здесь и теперь, то утопично все. Утопичны требования честных выборов и честного правосудия, утопичны призывы бороться с коррупцией и противодействовать репрессивному законотворчеству. О диссидентском лозунге «соблюдения собственной Конституции» я уже не говорю. Равно как и о надеждах на то, что люди, услышав его, изменят свое нынешнее безразличие к этой Конституции на уважительное к ней отношение и тоже начнут требовать такого соблюдения. Но если так, если все вроде бы разумное государственной системой превращается в утопию, то, быть может, идея преобразования этой системы и узаконивающих ее юридических норм и есть единственное лекарство от утопизма?

Сущность конституции у марксистов предстает как проявление социальной и политической борьбы. В результате противостояния классов один из них добивается господства над другим или же классы взаимно исчерпывают возможности продолжать конфликт и приостанавливают открытую вражду. Господство одних классов над другими либо перемирие на время, пока они готовятся к очередному этапу борьбы, определяют сущность конституции.

Таким образом, сущность конституции по марксизму является не миротворческой, а конфликтной.

Подобный взгляд нельзя назвать беспочвенным. Во многих странах конституции действительно появлялись в ходе социально-политической, межнациональной борьбы. Естественно, содержание конституции испытывало и испытывает воздействие общественных противоречий и неурядиц.

Вместе с тем марксистское объяснение сущности конституции не бесспорно. Во-первых, нельзя пренебрегать авторским замыслом, который преследовали творцы конституции. Конституционный замысел получил моральную поддержку в обществах, принявших конституцию. Его содержание определено историей конституционализма как правового учения и политического движения.