Неизменная суть личности может проявляться в фигурах сновидений, которые бодрствующее эго считает психопатичными, потому что они не подвержены моральным ценностям мира дня, потому что они неизменны. Они – постоянные жители потустороннего мира. В сновидениях, мы встречаем их в лицах убийц, нацистов, а также мошенников обладающим удивительным шармом.

Мне нужно отметить, что я использую концепцию психопатии, которая синонимична социопатии, отдавая предпочтение психопатии, потому что она поддерживает связь этого явления с психикой, а не с обществом, в котором проявляется подобное “психопатичное” поведение. Природа психопатичной личности – это, пожалуй, один из самых загадочных вопросов современной психиатрии. Хотя острые шизофренические случаи и антидепрессивная фармацевтика, и даже менее описанные синдромы получают уже гораздо больше места в литературе. Лучшие умы психиатрии от Юнга до Лэнга уделяли слишком мало внимания этой неисправимой, деструктивной компоненте, которая не может научиться чему-либо или же измениться.

Традиционно психопатию характеризуют по двум признакам. Первым признак – это предположительно врожденная и неизменная неспособность к обучению благодаря личному опыту, без какого-либо улучшения или ухудшения. Вторым же является состояние “морального расстройства”, как была описано Причардом в 1935 году, то есть аморальность способная дойти до крайности в эготизме и жестокости без угрызений совести и искупления. Это сочетание безвременного повторения, аморальной эгоистичности и врожденной деструктивности свидетельствует о том, что психопатия должным образом воспринимается в перспективе потустороннего мира, а также то, что потусторонний мир – это не только мир души, но и мир психопатии. Фрейд распознал этот психопатичный потусторонний мир в Ид, которое содержит “аморальные, инцестуозные и перверсивные стремления … кровожадные и садистские желания” (CP 5:155). Он говорит о “зле в Ид” и удерживает сновидца морально ответственным за содержание его сновидений (ibid, 156-57) (14).

Если же другая образность сновидений не может быть переведена на натуралистичный язык бодрствующего эго, тогда почему мы должны так буквально понимать “зло в Ид”? Инцест в сновидениях, как отметил Юнг, означает объединение подобий и семейное либидо. Подобно ему, другие перверсивные стремления в сновидениях могут быть связаны с неествественными связями, которые необходимы для сплетения природы и психики. Кровожадные и садистские желания также можно проинтерпретировать как части деструктивного желания, которое необходимо для алхимических процессов мортификации и путрефикации, когда различные части целого обращаются против друг друга ради достижения радикального разделения. Маски, обман, холодность, неожиданная жестокость. Мы теперь находимся в месте вне человеческого тепла и приличий, но в котором психические процессы всё еще происходят, хотя мы и не можем отличить финский нож ребенка от ритуального ножа.

Для того, чтобы прийти к соглашению с основами психики, нам нужно не смотреть своим моральным глазом на её низость. Скорее, смотреть на потусторонний мир необходимо также, как на него смотрел Полигнот, когда создавал свои известные Дельфийские работы, в которых не обнаружить и следа морализаторства (15). Ведь “в поэзии Гомера не встретить осуждения умерших” (16), ведь культ Гекаты был аморальным, ведь как Гермес берёт так Гадес получает. На эти образы необходимо смотреть не опираясь на того морального человека, которым каждый из нас является. Фрейд также подчеркивал, что в глубинах психики не существует разделение на добро и зло, что в них отсутствуют моральные принципы и даже отрицание. Ведь там даже одно и тоже слово может быть обманчивым, одновременно значить нечто противоположное. Юнг достаточно говорил о том, что чем больше сновидения предупреждают нас о том, что мы сбились с пути, тем более они сбивают нас с него (CW 10:835). Как часть объективной природы они не работают в какой-либо связи с моралью (17). И потому восприятие сновидения с моральных позиций значит отсутствие соответствия сновидению, и не понимание его языка подобий. Храните Гермеса в своем разуме – парадоксального, белого и черного одновременно.

Назвать сновидение “плохим” или “хорошим”, сделать по нему заключение о выборе в чем-то, обнаружить в нём уточнение собственных позиций – всё это является морализаторством, и таким образом внедрением в потусторонний мир чужой для него точки зрения. Тогда мы требуем от сновидений учёта нашей моральной ответственности и считаем их своими духовными учителями. Совесть и Супер-Эго – это действительно психические функции, и эти концепции обнаруживают свои источники в сновидениях в фигурах закона, контролирующего порядка и высшего морального авторитета, но мы не можем магически освободиться от тягот и достоинств моральных вопросов перенося их бремя на сновидения. Нам хочется, чтобы они направляли нас на правильный путь и предупреждали нас о неправоте. “У меня был предостерегающий сон” – иногда говорим мы. Именно тут можно обнаружить хитрый вид “психопатии”. Вместо того, чтобы самостоятельно принять решение, мы притворяемся, что сновидение сделает это за нас. (Похоже мои сновидения говорят, что нам стоит расстаться, закрутить роман, съехать отсюда, и тд). Вместо того, чтобы проживать риски социальной жизни, мы обращаемся за помощью к чему-то высшему (и объективному), к внутреннему голосу личных сновидений. Именно в этом проявляется социальная безответственность и аморальность, опирающаяся на примерные и неоспоримые психологические санкции. Образы, подобно Богам, предъявляют нам свои требования, подобно требованиям сновидений о том, чтобы над ними работали, но сновидения не указывают нам, как поступать.

Храните в сознании основную точку зрения, отраженную в этой книге и отмеченную Фрейдом задолго до его утверждений о моральности желаний сновидения: “Психическая реальность — это особая форма существования, которую не следует путать с материальной реальностью” (ID, p. 620). И Фрейд, и Юнг, говоря об аморальности потустороннего мира, замечали, что моральные принципы и психологическое понимание несопоставимы. И потому любая моральная реакция на образы сновидений будет неуместной. Таким образом работа со сновидениями требует определенной пред-подготовки. Нужно освободить от морали душу, освободить её от укрепившихся над ней стандартов бодрствующего мира, происходящих от двухтысячелетнего отшельнического заключения в клетке теологического Христианства, в которой все интровертные фантазии души оценивались согласно морали. Но эти “аморальные, инцестуозные и перверсивные стремления” сновидческих глубин души являются психическими образами, а не моральными действиями.

Освобожденное от морали сновидение становится психопатически опасным только в руках того толкователя, который толкует образы как сообщения для действий в социуме. Психопатическое поведение в мире не является результатом образа сновидения, но скорее результатом его перевода в материальную реальность. И снова, действительная психопатия связана скорее с героическим Эго, чьими позитивными действиями мы восхищаемся, чем с фигурами потустороннего мира, чьих негативных фантазий мы опасаемся. Убийца в сновидении переводится в жизнь как психопатическое стремление, но в мире “психической реальности” потустороннего мира убийца является лишь одной из мифических масок смерти, жнецом с косой, очередным банальным способом сказать это (18). Убийца в сновидении – это не просто враг, зло или “аморальная тень” сновидца, требующая распознания и интеграции. В фигуре убийцы также присутствует божественная фигура смерти: Гадес, или Танатос, или Кронос-Сатурн, или Dis Pater, или Гермес. Убийца в сновидении – это демон смерти, который отделяет сознание от его жизненных привязанностей.

Подобным образом и фигуры сновидений, которые постоянно возвращаются без изменений: мальчики и девочки нашей юности, которые так и не выросли, строгий отец и холодная мать – всё ещё требуют нашей крови. Подобно Аяксу не забывавшему обиды Одиссея, подобно Дидоне отвернувшейся от Энея, подобно Танталу не способному утолить свою жажду, – они все являются неизменными аспектами каждого комплекса. Работа по изменению неизменного здесь неуместна, подобное онтологическое замешательство может привести к повторению в вашей практике мифа о Сизифе. Согласно Фрейду (CP, 2:260) и Фехнеру, инстинкт смерти ищет стабильности, а, согласно Платону, души в Гадесе неисцелимы (Горгий, 525). Они не меняются. Мы подошли к тому, чтобы назвать эту сущностную (находящуюся вне морали и изменений) составляющую любого комплекса “психопатией”, хотя это и есть самые чистые и стабильные глубины психики. Как философия назвала бы реальность сущности? Настаивать на том, что психопатическая сущность распознаёт моральные ценности верхнего мира или же что она стремится уйти от них, значить поступать подобно Гераклу или Христу, которые в своём нисхождении в Аид пытались спасти мертвых, а не учиться у них. Платон в “Кратиле” и “Федре” видел эту неизменность не только в печальном свете, потому что души не могли покинуть Аид, но и потому что Гадес обладал таким умом и был столь мудрым благодетелем, что души желали остаться у него навеки (19). Именно благодаря неизменной прочности психопатического мы и познаём природу души.

Учиться у потустороннего мира значит учиться у психопатического. Таков его “большой счёт”. В сновидениях я могу впасть в припадок насилия, могу увидеть неизвестного мужчину моего возраста, который пристаёт к детям, могу увидеть своего сына, который подделывает мою подпись и с улыбкой отрицает это – всё это и даже более худшие преступления могут происходить и повторяться в моих сновидениях. Благодаря им я могу прийти к частым инсайтам и глубокому пониманию своей личности и своего поведения, и двигаться глубже в тень и те сущностные ограничения, которые она устанавливает. Повторение этих сновидений свидетельствует о стабильности моей психопатии и о том, что теперь она сброшена в самый низ, к сущности моего характера. Если характер является нашим даймоном-хранителем и нашей судьбой, согласно некоторым переводам Гераклита (фрагмент 119), тогда эти повторяющиеся паттерны являются духами-хранителями, имеющими отношение скорее к тому, как прорабатывается моя судьба, чем к тому, что мне делать с моими отношениями и проектами.

И, тем не менее, бодрствующее эго настаиват на своём. Оно говорит, что раз подобные моральные ужасы происходят, тогда с этим необходимо что-то делать. Моральный шок ведёт к попыткам исцеления неисцелимого образа. И снова мы замечаем сколь неуместна моральная реакция, даже в случае защитного от образов механизма, но теперь она представляет действительную угрозу – комплекс социального работника созданный моральным ужасом. После подобного шока мы делаем шаг назад и обращаемся к социальной перспективе, и тем сам отдаляем себя с помощью причин, лекарств и буквальных действий. Но, ведь такой подход идентичен психопатии! И социальный работник, и социопат говорят следующее: “Всё это там снаружи, и это неправильно”. Они оба постоянно “что-то делают” и чем-то заняты. Вследствие этого буквализма действия, социопат не может учиться, а социальный работник не может стереть в психике отпечаток проблемы. Попытки бодрствующего эго справиться с аморальной тенью становятся столь же бесполезными как и подражание потустороннему миру. В действительности, мифы потустороннего мира окаменевают в рецидив: вечное возвращение психопата к собственной аморальности и вечные попытки исправиться согласно общественной морали.

Стремление исцелить неизлечимое удерживает нас от осознания сути наших ограничений, и границ психопатической сущности личности. И более того, это стремление скрывает нелегала, который подобно актёру попеременно играющему нескольких персонажей, превращается в социального работника. Повторяющееся ощущение отчаяния и повторяющееся безрассудство попыток исцелить обладают одним и тем же источником – в статичной аморальной природе потустороннего мира.

Надеюсь, эти несколько параграфов на столь сложную тему психопатии смогли ответить, по крайней мере, на вопрос о том, почему психопатия остаётся загадкой для психологии – потому что психология полностью проецирует потусторонний мир на социологический мир, надеясь таким образом понять психопатию. Если же психопатия относится к психологическому потустороннему миру, тогда её исследования стоит начать там, где их оставил Фрейд – со стремления к смерти, а не с моральности.

14. Несмотря на то, что Фрейд в его книге о сновидениях указывает на то, что сновидца не стоит считать ответственным за его сновидения, так как вопрос ответственности не стоит поднимать касательно снов. По мнению Фрейда, необходимо говорить об ответственности за свои действия. При всём этом, Фрейд оставляет вопрос ответственности открытым.
15. Rohde, Psyche, pp. 241-42. Carl Robert, Die Nekyia des Polygnot (Halle, 1892).
16. Cumont, After Life, p. 76; Brandon, Judgement, p. 194.
17. “Иногда в сновидении могут отображаться ваши худшие качества. Но сами сновидения… не следуют этическим принципам… Сновидения подобны растениям, продуктам природы. Благодаря сновидению можно столкнуться с этическими, философскими и иными вопросами, но это не связано с сновидением” из “Заметок” H.H. Baumann’а к “Семинару о Детских Сновидениях” Карла Юнга.
18. Herzog, Psyche and Death, pp. 28-37, 149-59, 202.
19. О мудрости Гадеса стоит посмотреть в книге Edgar Wind “Pagan Mysteries in the Renaissance” (Harmondsworth: Penguin, 1967): “… алтари римскому Консу, богу подземных хранилищ, который давал добрые советы, ставили в подвалах и под землёй”.