Модуляция, интерференция, дифракция, дискретизация и другая физика информационного пространства.

Что такое модуляция? Это моделирование определённого носителя на волну источника и управление им. Более подробно в теории.
По сути оцифровка и кодирование - это тоже самое, но в немного другом или цифровом представлении.

Как можно закодировать информацию и в частности например текст, её несущий?

Начнём с азов. Тоже самое слово МАМА

Давайте закодируем его акустически. Для этого берём русский афавит и представляем его звуковым рядом.
Упрощённо, начиная например с  до малой октавы. Подставляем под каждую букву - ноту

Задание.
1. Нарисуйте в нотах
2. Сыграйте на доступном инструменте.

3. Закодируйте слова  Папа, Сын, Дочь.

Что делать если мало клавиш или струн?  Используйте октавы или другие ключи музыкальные.
Как различать мужской и женский род в таком кодировании,например?
Используйте тембры или оттенки инструментальные. Пиано -  средний, гитара - женский, саксофон - мужской.

Теперь сыграйте все закодированные слова под определённый ритм и такт.
У вас музыка. Пусть хаос, пусть жуть, но музыка. Несущая определённый код. Вполне определённый.
Теперь сделайте так, чтобы этот код хорошо усваивался, запоминался и хранился. И у вас будет красивая мелодия, ритмика и т.д..
Потом сделайте так, чтобы декодер знал алгоритм и умел в подсознании это распознавать.

Теперь вы понимаете, почему определённая музыка несёт определённые настроения. Даже неизвестная вам. Алгоритм декодирования уже заложен в нас. Кто, как кем и когда´?
Это мы и будем выяснять в нашей Команде.
http://artemdragunov.livejournal.com/2900475.html

Продолжение следует и его будет очень много.

Куда ж нам плыть? Часть четвёртая, дополнительная

Да, кроме шуток – в советской литературе (как и в русской литературе) было множество исключительно талантливых писателей. Но литература в целом (как советская, так и русская классическая) была плохая, бездарная. Это так: талантливые писатели писали откровенную чушь, способную произвести впечатление лишь на фоне совсем уж полного убожества и котировавшуюся лишь на внутреннем рынке. Это была неконвертируемая литература.

Почему? Повторюсь: потому что художественная литература во всём мире выполняет функцию социализации. Она объясняет читателям, как мужчина должен ухаживать за женщиной, чтобы влюбить её в себя, как женщина должна вести себя, чтобы оправдать мужские ожидания, что нужно делать, чтобы понравиться начальнику, и как начальнику заметить рвение талантливого подчинённого... ну, всё такое... Примеры каждый подберёт сам, по своему вкусу: Гёте, Стендаль, Бальзак, Золя, Диккенс, Теккерей, Фильдинг, Мольер... Томас Манн. Литература – учебник жизни. Вещь, предельно прагматическая, ибо европейцы, изобретшие художественную литературу, вообще прагматики и люди жёсткие.

Но в сравнении с европейской литературой русская классическая (со второй половины XIX века, ибо первая половина вполне европеизирована, просто её очень мало) вопиюще асоциальна. Она не даёт своим читателям никаких рекомендаций, более того – она живописует биографические катастрофы, несостоявшиеся жизни. На вопрос «как жить в России?» русская классическая литература не отвечает. Чем же она занимается? Во-первых, она показывает читателю более-менее реалистичные картинки «других» слоёв общества. Читатель может узнать много интересного о быте беспечного дворянства, о несчастьях трудолюбивых, но пьющих крестьян, о повседневной жизни купцов и мещан, однако всё это неизменно подаётся как антропологические штудии, «физиологические очерки», портретирование исторического типа. Либо автор уходит в гротеск, в описание семейного насилия. Использовать все эти «Обрывы», «Дымы», «Войны и миры» в качестве жизненной опоры невозможно. В них нет сюжета.

Дело в том, что сюжет – любой сюжет – строится на законе причинности: ты совершаешь поступок, и из этого поступка исходит некое следствие. То есть, всё со всем связано. Недаром московские концептуалисты из группы Медицинская Герменевтика называли «западный» тип романа «связное повествование обо всём», а русский – «Великий Гнилой Роман». В русском классическом романе всё происходит (или не происходит) само собой, без всяких причин и следствий. «Внезапно распахнулись двери, и в залу стремительной походкой вошёл князь, на ходу гневно поправляя манжеты.» А действие при этом топчется на месте.

Есть, конечно, исключения из общего правила – например, «Анна Каренина», родившаяся из возмущения Льва Толстого «безнравственными европейскими романами» типа «Мадам Бовари» и «Эффи Брист». Совершенно неслучайно именно этот роман титана русской литературы наиболее востребован во всём мире: в нём есть связность. И столь же закономерно, что одним из главных хитов русской литературы XIX века оказался роман Чернышевского «Что делать?» написанный плохо, расплывчато, попросту по графомански, но дававший своим истосковавшимся по конкретике читателям внятные рекомендации по поведению в сложных обстоятельствах. Разумеется, на международном рынке это был провальный товар, однако для российских условий он был... практичным.

Миф о бесполезности искусства, о бесполезности культуры старательно пестовался как в XIX веке, так и в советское время. Большевики и футуристы попытались вестернизировать русскую культуру, придав ей функциональность и деловитость, но... футуристов и большевиков поставили к стенке в середине 30-х годов, и разговоры о функциональности культуры были объявлены ересью.

Это не значит, что Сталин и Брежнев действительно считали культуру бесполезным довеском, но им было выгодно, чтобы так считали советские люди. И потому учителя в школах вдалбивали детям в головы изречение Пушкина о том, что «поэзия должна быть глуповатой». И потому вместо внятных разборов литературы детей пичкали «образом лишнего человека» и «образом народной войны». А потом дети вырастали и сквозь жизнь проносили убеждение, что хорошая литература – это литература ни о чём. Что в литературе не надо искать смысл. Что надо наслаждаться литературой на уровне звучания, что Тургенев (или Пушкин или Достоевский или Чехов) это ла-ла-ла, глоссолалия, описание закатов, кринолинов и осколков бутылки на плотине в лунную ночь.

knig 2

Некоторые из выросших детей становились писателями и продолжали традицию, как её понимали. Наличие или отсутствие таланта при таком раскладе совсем неважно. Есть у писателя талант или нет – книги получались нечитабельными.

Но тут засада: среди фетишизируемых классиков был Чехов, а у него как раз сюжеты были. Но он не умел рассказывать сюжетно, не умел строить новеллу, и потому смещал своё поветвование в сторону, так, чтобы читатель, при некотором напряжении, мог сам выстроить сюжет, дорисовав недостающие фрагменты. У Чехова это получалось виртуозно, однако виртуозность Чехова сыграла с ним дурную шутку. Сомерсет Моэм совершенно правильно заметил, что метод Чехова, такой замечательный у него, в лапах эпигонов превращался в идиотизм. Одним из идиотов, подражавших Чехову, был Иван Бунин, решивший, что сюжет вовсе не нужен, и строивший свои рассказы на смещении ничего в никуда, без всякого смысла. И именно Бунин, воплощение, логическое завершение развития русской классической литературы, стал любимцем сталинской и постсталинской советской литературы, самым (после Пушкина) издаваемым классиком.

Тут дальше надо писать о Юрие Казакове, но я опять зарапартовался. Длинно, длинно. А короче не получается.
http://alexander-pavl.livejournal.com/1 … 3#t3722373

Книгопродавец

Стишки для вас одна забава,
Немножко стоит вам присесть,
Уж разгласить успела слава
Везде приятнейшую весть:
Поэма, говорят, готова,
Плод новый умственных затей.
Итак, решите; жду я слова:
Назначьте сами цену ей.
Стишки любимца муз и граций
Мы вмиг рублями заменим
И в пук наличных ассигнаций
Листочки ваши обратим...
О чем вздохнули так глубоко?
Нельзя ль узнать?

Поэт

                  Я был далеко:
Я время то воспоминал,
Когда, надеждами богатый,
Поэт беспечный, я писал
Из вдохновенья, не из платы.
Я видел вновь приюты скал
И темный кров уединенья,
Где я на пир воображенья,
Бывало, музу призывал.
Там слаще голос мой звучал;
Там доле яркие виденья,
С неизъяснимою красой,
Вились, летали надо мной
В часы ночного вдохновенья!..
Все волновало нежный ум:
Цветущий луг, луны блистанье,
В часовне ветхой бури шум,
Старушки чудное преданье.
Какой-то демон обладал
Моими играми, досугом;
За мной повсюду он летал,
Мне звуки дивные шептал,
И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава;
В ней грезы чудные рождались;
В размеры стройные стекались
Мои послушные слова
И звонкой рифмой замыкались.
В гармонии соперник мой
Был шум лесов, иль вихорь буйный,
Иль иволги напев живой,
Иль ночью моря гул глухой,
Иль шопот речки тихоструйной.
Тогда, в безмолвии трудов,
Делиться не был я готов
С толпою пламенным восторгом,
И музы сладостных даров
Не унижал постыдным торгом;
Я был хранитель их скупой:
Так точно, в гордости немой,
От взоров черни лицемерной
Дары любовницы младой
Хранит любовник суеверный.

Книгопродавец

Но слава заменила вам
Мечтанья тайного отрады:
Вы разошлися по рукам,
Меж тем как пыльные громады
Лежалой прозы и стихов
Напрасно ждут себе чтецов
И ветреной ее награды.

Поэт

Блажен, кто про себя таил
Души высокие созданья
И от людей, как от могил,
Не ждал за чувство воздаянья!
Блажен, кто молча был поэт
И, терном славы не увитый,
Презренной чернию забытый,
Без имени покинул свет!
Обманчивей и снов надежды,
Что слава? шепот ли чтеца?
Гоненье ль низкого невежды?
Иль восхищение глупца?

Книгопродавец

Лорд Байрон был того же мненья;
Жуковский то же говорил;
Но свет узнал и раскупил
Их сладкозвучные творенья.
И впрям, завиден ваш удел:
Поэт казнит, поэт венчает;
Злодеев громом вечных стрел
В потомстве дальном поражает;
Героев утешает он;
С Коринной на киферский трон
Свою любовницу возносит.
Хвала для вас докучный звон;
Но сердце женщин славы просит:
Для них пишите; их ушам
Приятна лесть Анакреона:
В младые лета розы нам
Дороже лавров Геликона.

Поэт

Самолюбивые мечты,
Утехи юности безумной!
И я, средь бури жизни шумной,
Искал вниманья красоты.
Глаза прелестные читали
Меня с улыбкою любви;
Уста волшебные шептали
Мне звуки сладкие мои...
Но полно! в жертву им свободы
Мечтатель уж не принесет;
Пускай их юноша поет,
Любезный баловень природы.
Что мне до них? Теперь в глуши
Безмолвно жизнь моя несется;
Стон лиры верной не коснется
Их легкой, ветреной души;
Не чисто в них воображенье:
Не понимает нас оно,
И, признак бога, вдохновенье
Для них и чуждо и смешно.
Когда на память мне невольно
Придет внушенный ими стих,
Я так и вспыхну, сердцу больно:
Мне стыдно идолов моих.
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?..

Книгопродавец

Люблю ваш гнев. Таков поэт!
Причины ваших огорчений
Мне знать нельзя; но исключений
Для милых дам ужели нет?
Ужели ни одна не стоит
Ни вдохновенья, ни страстей,
И ваших песен не присвоит
Всесильной красоте своей?
Молчите вы?

Поэт

                  Зачем поэту
Тревожить сердца тяжкий сон?
Бесплодно память мучит он.
И что ж? какое дело свету?
Я всем чужой!.. душа моя
Хранит ли образ незабвенный?
Любви блаженство знал ли я?
Тоскою ль долгой изнуренный,
Таил я слезы в тишине?
Где та была, которой очи,
Как небо, улыбались мне?
Вся жизнь, одна ли, две ли ночи?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И что ж? Докучный стон любви,
Слова покажутся мои
Безумца диким лепетаньем.
Там сердце их поймет одно,
И то с печальным содроганьем:
Судьбою так уж решено.
Ах, мысль о той души завялой
Могла бы юность оживить
И сны поэзии бывалой
Толпою снова возмутить!..
Она одна бы разумела
Стихи неясные мои;
Одна бы в сердце пламенела
Лампадой чистою любви!
Увы, напрасные желанья!
Она отвергла заклинанья,
Мольбы, тоску души моей:
Земных восторгов излиянья,
Как божеству, не нужно ей!..

Книгопродавец

Итак, любовью утомленный,
Наскуча лепетом молвы,
Заране отказались вы
От вашей лиры вдохновенной.
Теперь, оставя шумный свет,
И муз, и ветреную моду,
Что ж изберете вы?

Поэт

                  Свободу.

Книгопродавец

Прекрасно. Вот же вам совет;
Внемлите истине полезной:
Наш век - торгаш; в сей век железный
Без денег и свободы нет.
Что слава?- Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Нам нужно злата, злата, злата:
Копите злато до конца!
Предвижу ваше возраженье;
Но вас я знаю, господа:
Вам ваше дорого творенье,
Пока на пламени труда
Кипит, бурлит воображенье;
Оно застынет, и тогда
Постыло вам и сочиненье.
Позвольте просто вам сказать:
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.
Что ж медлить? уж ко мне заходят
Нетерпеливые чтецы;
Вкруг лавки журналисты бродят,
За ними тощие певцы:
Кто просит пищи для сатиры,
Кто для души, кто для пера;
И признаюсь - от вашей лиры
Предвижу много я добра.

Поэт

Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся.