Экономический кризис — это время не только для решительных действий, но и для решительных бездействий. Такое бездействие предполагает не описанное в недавней речи Владислава Суркова «лежание на печке», а тяжелую дисциплину следования стратегии — сосредоточения на приоритетах и готовности к жертвам, которых избежать нельзя.

Когда в 1812 г. после сражения при Бородине Москва оказалась под угрозой, Михаил Кутузов вопреки всеобщим ожиданиям оставил ее без боя. Через короткое время после этого от города осталась половина населения и четверть построек, однако причиной масштабных жертв было не решение Кутузова, а сложившиеся к тому моменту объективные обстоятельства. От главнокомандующего требовалось признать их и тем самым уберечься от еще больших неприятностей. «Доколе будет существовать армия, с потерянием Москвы не потеряна еще Россия, — заявил тогда Кутузов. — Но когда уничтожится армия, погибнут и Москва, и Россия».

Логика экономических рецессий не менее сурова, чем логика войн. Кризис является результатом совершенных инвесторами многочисленных ошибок, которые принесли им убытки. Какую бы помощь мы инвесторам ни предложили, они все равно не смогут вернуть ресурсы, которые в свое время потратили на ошибочные вложения. Если на уху нет спроса, вы не можете передумать и превратить ее обратно в аквариум с рыбками. В то же время, перенаправляя ресурсы в пользу убыточных предприятий, мы наносим ущерб тем, кто до сих пор прибылен. Тем самым страна оказывается только дальше от стратегической цели возобновления экономического роста.

Подобная история случилась, как известно, когда в США в 1929 г. начался экономический спад. Хотя некоторые «реакционные экономисты», предшественники помянутого Сурковым «вялого ополчения счетоводов» («Кризис не преодолеть, высылая на борьбу с ним вялое ополчение счетоводов» — цитата из выступления перед региональным активом «Единой России»), призывали правительство «позволить банкротствам идти своим чередом», президент Герберт Гувер заявил, что «не будет следовать этим советам».

Не стал следовать им и Франклин Рузвельт. Несмотря на то что в ходе предвыборной кампании он критиковал Гувера за избыточное вмешательство в экономику, а платформа демократической партии в то время обещала «немедленное и резкое сокращение государственных расходов путем отмены ненужных комиссий и ведомств», «поддержание национальной кредитной системы путем ежегодной балансировки бюджета», «ужесточение и беспристрастное применение антимонопольных законов», на практике его «Новый курс» оказался ровно противоположным, зато совпадающим с курсом Гувера. Рексфорд Тагвелл, один из архитекторов экономической политики Рузвельта, впоследствии писал: «Тогда мы этого не признавали, но практически весь “Новый курс” был продолжением программ, начатых Гувером».

На восстановление докризисного уровня ВВП при проведении курса Рузвельта — Гувера понадобилось семь лет, и прежде всего из-за длительности эта депрессия запомнилась как Великая, а, например, о панике 1893 г. сейчас знают только специалисты.

Между тем в ходе паники 1893 г. уровень бедствий во многих отношениях был более серьезным. ВВП на душу населения даже в последний предкризисный 1892 год был на 10% меньше, чем в самый плохой год Великой депрессии. Однако тогда при президенте Гровере Кливленде, который предпочел политику невмешательства, докризисный ВВП восстановился всего за три года. Именно это и решило дело. Длительность имеет значение: потерять 30% дохода или даже работу на один месяц далеко не так плохо, как на целый год.

Политика антикризисного бездействия успешно применялась и в наше время. Так, когда 19 октября 1987 г. Рональд Рейган столкнулся с рекордным по сравнению со временами Великой депрессии падением фондового индекса, от него по привычке ожидали решительных действий. Однако на ближайшей пресс-конференции он поднял свой традиционный вопрос — снижение дефицита бюджета и, соответственно, снижение расходов. И ни слова о «стимулировании». Как писал по этому поводу колумнист The New York Times Том Викер, «Рейган не предписывает новых направлений, только больше того же самого». Все дело в том, что стратегической целью президента был экономический рост, а вовсе не борьба с кризисами. Но если докризисная политика и так рассматривалась как способствующая росту, то во время кризиса нет причин менять ее на политику, которая рост замедляет. Стоит заметить, что кризис 1987 г. так и не перерос в рецессию.

С похожим вызовом столкнулась в 1981 г. и Маргарет Тэтчер, которая в ходе начавшейся в Великобритании в 1979 г. рецессии внесла бюджет, предусматривающий сокращение дефицита. Это решение было осуждено в открытом письме 364 ведущих экономистов, которое 13 марта 1981 г. опубликовала газета Times. В ответ на письмо правительство заявило, что «опыт показал, что денежные вливания в лучшем случае имеют ограниченный эффект и в конечном итоге контрпродуктивны». Тэтчер была уверена, что ее политика ведет к экономическому росту, а потому ее нужно проводить и во время кризиса, который, к слову, закончился почти сразу после появления «письма 364».

Таким образом, бездействие Кутузова, Рейгана и Тэтчер в кризисных ситуациях вовсе не было бездействием как таковым, они не «лежали на печке». Их бездействие было обратной стороной их действия — они активно и успешно добивались решения стратегических задач и отказывались делать то, что могло поставить эти задачи под сомнение. Сейчас в России этот подход считается политически неприемлемым. И все-таки стоит еще раз задаться вопросом: если решительный генерал для общего блага мог оставить Москву французам, то что мешает нынешнему правительству оставить наших промышленников наедине с их потребителями и кредиторами?